– Несколько дней пришлось провести семье нашей в этой тюрьме, а потом пришла бумага из Москвы с подписью Луначарского, чтобы мамочку оставили в покое, дали ей возможность спокойно работать.

– Да ещё и поблагодарили за двадцатилетнюю превосходную службу на благо народа.

Сейчас я догадываюсь, от кого это исходило. Мой дядя – известный искусствовед Анатолий Васильевич Бакушинский – работал вместе с Луначарским, который был членом правительства, над восстановлением прекрасного палехского искусства, исчезнувшим в революционной буре. Вот, таким образом, мы оказались в хорошей квартире при «красной» школе, в которой вся мебель была казённой. Так как из нашего дома всё утащили, то всё необходимое дал нам директор школы.

Однажды, когда мне было наверное лет восемь, нас с мамочкой пригласил к себе в гости мой замечательный брат Васенька.

Работал он в ту пору землемером в далёких заволжских землях и, как говорил, «удивительных и необыкновенно красивых»! А достичь этого таинственного места можно только плывя пароходом по сказочной реке Волге!

Брата своего я очень любила. Был он красивым, высоким, синеглазым!

«Чайльд-Гарольдом» звали его наши знакомые. Не имея понятия в то время, что это такое «Чайльд-Гарольд», я думала, что это – прекрасное, умеющее петь таким красивым баритоном русские романсы, как мой брат… Ах! Как он пел! Особенно запомнился он мне однажды, когда он – высокий, стройный, с красиво уложенными волнистыми волосами, в чёрном отлично сшитом костюме, стоя на сцене летнего клуба, – пел:

– Гори, гори, моя звезда… – и аплодисменты, буря аплодисментов!

Я жутко гордилась им, и хотелось вот также уметь петь, когда вырасту.

Так вот, мы едем к моему – легендарному для меня – прекрасному брату, да ещё по неизвестной реке Волге, которую я знала только по рассказам мамочки и географической карте.

Волга представлялась мне в виде нашей реки Уводи, только немного шире, ну, как на повороте под парком. А снилась часто почему-то маленькой речушкой Жуковкой, которая втекала в Уводь, по которой я плыву в ни на что не похожей посудине, но я знаю, что это Волга, а посудина – это пароход!

Наяву от слова «пароход» я приходила в какой-то щенячий восторг: прыгала, скакала, кувыркалась, издавая при этом нечеловеческие звуки; и представляла как, открыв рот, будут слушать друзья мои рассказы, когда я приеду. Это ведь будут такие чудеса, какие им и не снились!

И вот наступает долгожданный день отъезда! Но всё не так просто, как кому-то кажется. Надо семнадцать километров прошагать пешком до станции «Шорыгино», там сесть в поезд, идущий к волжскому городу Кинешма, и уж оттуда – пароходом по Волге.

Мы выходим рано утром в чарующую неизвестность. У мамочки в руках небольшой саквояж с едой и ещё чем-то, я – ничем не обременённая – в сандаликах на босу ногу, а будет жарко – сниму их, и побегу босичком по тёплой бархатистой пыли, и буду с удовольствием шлёпать по лужам, если они попадутся на пути.

По лавам, летнему мостику, переходим Уводь.

Заглядываю на середине реки в её таинственную глубину, где волнисто переливаются длинные зелёные водоросли, которые мы зовём «русалочьи волосы», и которых мне нигде больше не приходилось видеть, кроме в Уводи.

– Я люблю тебя, моя милая речка, и передам привет от тебя незнакомой Волге!

Проходим селом Новые Горки, где мы когда-то жили в «красной» школе, где родилась я, и чуть-чуть не убежала в цыганский табор с полюбившимся мне цыганёнком Андрюшкой…

А сейчас в поле зрения красивая белоснежная церковь. Смотрю на неё с нежным волнением, ведь в ней служил очень давно мой отец, протоиерей Павел. Сейчас церковь кажется розовой от нежных лучей просыпающегося солнца, и как-то по-особенному ярко блестят пять её золотых куполов.