Балашов испытал уникальное в сорокалетней жизни ощущение. Это был покой и счастье униженного, раба, зэка. Существа на грани, живущего в эйфории неясной чужому глазу свободы, которая остается и рабу. Зернышко свободы, не числом, а самим наличием уравнивающее царя и раба. Свобода найти верный ответ, тяжелый как жизнь и легкий как ложь.

– Дед. Мой дед-ветеран, – прохрипел он. – Ветеранский заказ. Внуку.

– Что ж ты, гнида… Старик молодому тащит, – майора возмутило такое непочтение к старшим. Он взял кусок дынной корки, вставил в рот Балашову – «скажи хоть слово мне, гнида!» – и шепнул Бабаеву: «Встречай. Скажи, приятели у внука. Пусть уйдет старый».

Назар Бабаев подошел к двери, глянул в глазок и сделал знак майору – не обманул хозяин, но не уходит упрямый ветеран. Кулиев знал, что они такие, те еще победители. У самого дед отвоевал. Майор махнул рукой, мол, запускай, здесь разберемся. Лейтенант, примерившись к замку, открыл дверь.

Миронов, взяв без очереди билеты, поспешил к Балашову. У метро он купил для Маши дорогое вино с французской этикеткой и перцовую водку с интригующим названием «Осталко». Сумка с необходимыми вещами была при нем, остальное зависело от Балашова. На душе у Андреича скребли кошки. Давно он не был так одинок, как в этот осенний период. Мало того что Балашов обидел его непониманием. Неверием. Такая уж порода писательская. Раньше, бывало, и партия обижала… Но Настя… После того как на Миронова навалилось безошибочное чувство опасности, он задумался, кому звонить первому: Игорю или Насте. Это был и выбор, и повод. Выбор ближнего. Повод – о себе. И Андреич, сам себя презирая за слабость, за тягу к женскому, за зависимость от женского, выбрал Настю. Он позвонил ей на домашний, но квартирка встретила его длинными гудками, как уходящий корабль. Он набрал номер мобильного.

Звонок пришелся Насте как нельзя не ко времени. Она находилась на квартире у бойфренда. Френда она привезла из летней поездки в Керчь. Парень был неотесан, но бодр телом, современен и, по-своему, как ей показалось, способен служить ей. Вот за такую угаданную готовность она ему многое готова была пока простить, а изъяны – так на то Настя и есть, умненькая-разумненькая. Воспитает, обтешет, подправит… Ее папаша в Москву тоже не графом приехал, а ничего…

Насте до этого злосчастного лета наличия потенциального жениха не требовалось. Парней вокруг крутилось в достатке, а так, чтобы одного выбирать – да зачем ей обуза! И вдруг как болезнь какая: подружки, дальние, близкие, все вернулись из отпусков не то что помолвленные, а уже беременные! «Дуры, самки, кошки!» – ругала подруг Настя, но отставать было никак нельзя. «Вот так отстанешь от века бабьего, не нагнать», – делилась с ней когда-то мать. Настя запомнила страх. Потому на нового своего френда стала смотреть с учетом перспективы.

– Оставь, Анастаси. Кайф ломать, – возмутился атлет, когда Настя, ослабив объятия и легонько оттолкнув его от себя, потянулась к сумочке, в которой дрожал телефон.

– Ну чего ты! – «бычок» полез упрямо бодаться, целовать ее грудь. Насте стало больно, она ударила парня сильнее и дотянулась до телефона.

– Это, может, мой оперативник. На службу свищет, – успокоила она френда и нажала на кнопочку.

– Да успеет твой папачис простучаться. Ему что, Анастаси. Масло, небось, отошло уже. А мой обидится… – громко возмутился атлет. Девушка не успела прикрыть трубку.

– Настасья! Пулей домой. Сборы. Ночным в Питер едешь, – в бешенстве выкрикнул Миронов в ответ. «Что ж такое, что ж такое! – взбурлило у него на сердце, – даже эта пигалица, которую в ладонях грел, на поверку чужая, чужая!»