на урок и был принят в круг учащихся. Прежним товарищам, знавшим его до того, как он ушел в Дамаск, было ясно, что его положение – особое, и недаром наставник усадил его по правую руку от себя: ведь и при рабби Моше Кордоверо он считался избранным учеником.

Время, отпущенное АРИ для земной жизни, было коротким, и, зная это, он вскоре счел нужным раскрыть рабби Хаиму глаза на некоторые важные обстоятельства.

Горы вокруг Цфата и сам город застилал туман, обычный для дождливой галилейской зимы. Туман шел белесыми полосами, которые то тут, то там разрывал ветер. В одном месте выглядывала верхушка горы, утопавшая в серой туче, в другом – и низ, и верх горы сливались с туманом, и лишь середина ее ясно была видна и казалась подвешенной в пустоте. Домов было не видать совсем, ветер хлопал невидимыми ставнями. Воздух был свежим и не холодным, в нем летали капли дождя. Когда порывы ветра стихали, становилось даже тепло. На склоне горы, где еще сохранилась пожухлая трава, мычали коровы, скрытые глухим туманом.

Учитель и ученик миновали стоявшую у края дороги бойню и стали спускаться к сефардской синагоге «Гилуй Элиягу га-Нави». Рабби Хаим знал город, ибо родился в нем20. Что же касается АРИ, то он знал Цфат так, как только может человек узнать и полюбить город более чем за полгода пребывания в нем. Тем более, что город-то был совсем маленький. Здесь, у склона горы, плавно переходящего в кладбище, он кончался. Тут же неподалеку была и миквэ – естественный водоем с родниковой водой, в который каждое утро погружались те, кто дорожил духовной чистотой.

– Пророк Элиягу, – рассказывал АРИ, – велел мне подняться из Египта в святой город Цфат. Он сказал, что там меня ждет совместная работа с рабби Хаимом Виталем по прозванию Калабрис. И все назначение моей души, по словам Элиягу, состоит в том, чтобы обучать вышеупомянутого рабби Хаима. Все, что останется последующим поколениям и прояснит зрение сынов Израиля, всю каббалистическую традицию, все тайны учения только ты сможешь воспринять и записать. Ни одному из прочих учеников не дано понять мои объяснения до конца. Осознай ответственность, – добавил наставник, встречаясь взглядом с учеником, – которая ложится на твои плечи.

Рабби Хаим готов был поверить в то, что сказал учитель, но решил проявить скептицизм, ибо немедленное согласие казалось ему в данном случае, по меньшей мере, неуместным. Речь шла о нем: действительно, его звали рабби Хаим по фамилии Виталь и по прозвищу Калабрис, которое перешло к нему от отца, приехавшего в Цфат из Калабрии, и определить единственного во всем поколении человека, который оказался достоин воспринять учение АРИ, было, пожалуй, невозможно более точно, чем это сделал учитель.

И все же рабби Хаим не спешил радоваться.

– Неужели господин мой думает, что я не знаю свои поступки? Неужели допущу мысль, что во всем поколении не нашлось более праведного, чем я, чтобы стать сосудом для святого знания? Кто я такой в сравнении, скажем, с рабби Моше Альшейхом, рабби Аврагамом га-Леви Брухимом или рабби Давидом БенЗимрой, не говоря уже о рабби Йосефе Каро? Я не так глуп, чтобы считать себя выше их21.

Р. Йосеф Каро

Несмотря на то, что еще в ранней молодости предсказатели судьбы уведомили рабби Хаима о том, из сколь высокого источника происходит его душа, и о великом будущем, уготованном ему, он старался уверить учителя в своем несоответствии предложенной ему роли.

– Какая мне, право, польза от тебя?! И какой смысл приближать тебя к себе? – пожал плечами АРИ. – Куда почетнее было бы вести дружбу с теми великими людьми, которых ты сейчас упомянул. В этом была бы логика. Они – люди известные, мудрые и уважаемые. А я все же выбираю и приближаю тебя. Почему? Наверное, нахожу в тебе какие-то скрытые достоинства.