На другой день началось. Только не с земли стали нас глушить, а с неба. «Сталинские соколы» оттуда исчезли, будто и не было их никогда. И дальше на Харьков мы шли, считай, все время под немецкими бомбами. Почему – так никто понять не мог, матерились только на небо глядя, больше-то у нас ему ответить нечем было. Потом уже, когда перестройка эта пошла, прочел я в журнале, что немцы из Крыма, где наших распушить уже успели, перебросили свою авиацию под Харьков. Она «сталинских соколов» быстро с неба прогнала и за нас пеших принялась.

До того был я под бомбежкой один раз в первый день войны. Думал, что я тогда страху натерпелся, а тут понял, что это не страх, а так – легкий испуг был. Утюжат с утра до вечера, два часа перерыв днем и опять зазудело-загудело в воздухе, ищи, куда прятаться будешь. Одна эскадрилья «Юнкерсов» уходит, другая ей на смену в воздухе появляется. Ночью только и живешь спокойно, да и то на небо по привычке голову задираешь, не идут ли…

Не выдерживали люди. Некоторые натурально рассудок теряли. Немцы на бомбежку заходят, а он сидит на бруствере и смотрит на них, будто это вороны летят. Половина потерь, а и больше, может, точно от немецкой авиации была, а свою мы уж и ждать перестали.

Подошли к большому селу, то ли Курочкино, то ли Яичкино, сейчас уж не помню точно, пропади оно пропадом. Вот там я увидел, как немец на земле воюет. Перед немецкими позициями поле, пехота пройти не может, подошли танки, наверное, бригада целая и горели они на этом поле, как снопы. Не давал фриц себя с позиций сбить и все, как у нас комиссары любили говорить, до последнего держался.

И нет бы, обойти попросту это село, доты и артиллерию, в степи то их нет. Обойти и немец сам бы из села побежал, окружения то он, может, больше нашего боялся. Так нет: «В атаку! В атаку!». Поле ровное, мать его, так по всему этому полю трупов наложили, да танков горелых наставили. Нам кино «Антоша Рыбкин» в запасном полку крутили, показывали какой немец дурак да трус. А вот где наших командиров на действительных дураков да сволочей, кому жизнь солдатская копейки дешевле, учили, не знаю. Про то кино не показывали. Так ведь и воевали они к тому времени уже, считай год. Раз в академиях в головы им не вдолбили, у немца бы поучились. Нет, опять кровью нашей, как из речки, поля поливали.

Оборону немецкую прорвали тогда все-таки. КэВэшки прорвали, это «Клим Ворошилов», тяжелый танк, мощный, их тогда, кроме зениток, ни одна немецкая пушка пробить не могла. Два «КВ» немцы все же подбили, а остальные пушки фрицевские вместе с расчетами на гусеницы намотали. И чего бы сразу так-то не сделать…

Нашу роту здорово там подкосило, осталось в строю от 150, может, человек сорок. Меня контузило, так что голос потерял. Только на другой день опять говорить смог, а в голове долго еще шумело-гудело. Но такая штука там, может, у каждого второго была, а то и чаще. Двух взводных убило, один наш «фазан» уцелел. Пошел на повышение – в ротные командиры. Чудно, право, бывает. Вот сам только-только красноармейцем был, а один только кубарь в петлицу повесили, на бойцов, будто со столба смотреть стал. Меня взводным поставили, в соседнем взводе тоже сержант командиром стал, а в третьем вовсе красноармеец.

Но, все ж наступали мы, и Харьков уже рядом был, говорили, что с холмов трубы тракторного завода видно, как вдруг разом все вспять повернулось. Мы после этого Курочкино, или как оно там, заняли без сильного боя еще одну деревню поменьше. Она на бугре была, потом низинка, дальше в гору, а там опять деревня. Пошли мы на нее с ходу в атаку, но фриц укрепился здорово и в низинке этой нас остановил, окапываться заставил.