Пока я думала, что делать, фигура скрылась. Мне ничего не оставалось, как приоткрыть дверь своей комнаты и наблюдать за коридором. Так я и поступила. От неподвижности и напряжения все мое тело затекло, сердце сильно билось. В какой-то миг мне послышался не то шорох, не то сквозняк. Словно ледяная струя пронеслась в темноте коридора. Непонятный жуткий страх перехватил горло, голова закружилась, и я чуть не упала…

Сколько прошло времени, пока мне удалось отдышаться и в глазах немного прояснилось, не помню. Внезапный громкий тоскливый крик прорезал глухую тишину ночи. Захлопали двери, затопали босые ноги. С первого этажа кто-то спрашивал, что случилось. Я увидела Марию Федоровну в ее неизменном чепце на черных буклях. Она скрылась в покоях Александры, и я поспешила туда же.

Когда я вошла в спальню барышни, там уже зажгли свечи. Пахло валериановым корнем, воском и паническим страхом. Именно так все и было, Марго!

Лушка – горничная – полуодетая, с растрепанной косой, переминалась с ноги на ногу у кровати Александры, загораживая от всех картину происшедшего. Мария Федоровна стояла, опустив руки, с отрешенным лицом, бледная и растерянная.

– Лукерья!

Лушка испуганно обернулась на голос и тут же снова, словно зачарованная открывшейся перед ней картиной, повернулась к барышне.

– Лукерья! – повторила Мария Федоровна властно. – Отойди!

Голос Марии Федоровны приобрел стальные нотки, ослушаться было невозможно. Лушка, не отрывая взгляда от изголовья кровати Александры, стала пятиться назад, все быстрее и быстрее… И вдруг с громким, истерическим, каким-то дурным криком кинулась вон из комнаты.

На постели лежала барышня, глаза ее, широко раскрытые, уставились в потолок, бледное до синевы лицо было искажено гримасой ужаса. Мы подошли поближе. На ее шее отчетливо выделялись синяки, как будто бы ее душили.

– Что случилось? – спросила я, не слыша своего голоса.

– Она мертва…

– Что?..

– Она мертва, – повторила Мария Федоровна негромко. – Мертва. Надо закрыть ей глаза…

Она провела рукой по лицу барышни сверху вниз. Веки опустились, и та стала выглядеть спящей, которой снится страшный сон.

Мы стояли, пораженные, не зная, что делать, что говорить…

Не буду описывать, что происходило дальше. Доктор, за которым немедленно послали, определил смерть от удушья. Происхождение странных пятен на шее вызвало у него такое же недоумение, как и у нас.

Лушка и молодые горничные, ночевавшие в спальне Александры, были строго допрошены. Они оказались на редкость бестолковыми, – рыдали, крестились, божились, ничего не могли объяснить. Все сходились в одном: барышня боялась какого-то призрака, который якобы собирался ее задушить. Она неоднократно говорила об этом и доктору. Но все приписывали сии слова больным нервам, расстройству сна и крайней возбудимости.

Происшедшее произвело на меня гнетущее впечатление. Словно злой рок поразил эту семью, этот большой, богатый и гостеприимный дом. Мария Федоровна велела мне ничего никому не говорить ни о кровавом пятне, ни о наших ночных дежурствах и подозрениях.

– Теперь это уж ни к чему ворошить. Бесполезно. А нас станут ругать за то, что мы молчали.

Для посторонних смерть Александры не была ни странной, ни неожиданной. Она давно болела, все это знали, никто не удивлялся. Жалели только, что молодая – жить бы еще да жить.

Покойную положили в большой зале на возвышении, сплошь усыпанном алыми цветами, – в белоснежном пышном наряде, надели и ее любимые серьги. Багровое сияние, призрачное и неуловимое, разливалось возле гроба, окрашивая бледные щеки покойницы жутковатым румянцем…