Зеленоватый теплый океан.
Если
каждая семья, как ветка, пускает свой корень,
то кто здесь чужой, кто наш?
Баньян.
переживший войну, растущий с эпохой вровень.
(22.02.15)
«Все дело в недостатке солнца…»
Все дело в недостатке солнца.
В засилье серого оттенка.
В дожде
по стенкам,
по стволам и кольцам,
нарисованным на флаге.
И вообще,
в избытке влаги
во всем: в движении,
в словах и в мыслях,
в их отраженье
на бумаге,
в песнях, в истинах
в непостиженьи их.
Не света мало, но тепла.
Про жизнь подмечено – текла.
и масса правды в наблюденье
о связи осени с любовью,
точнее с тенью
любви былой.
И назначенье
«Октября»
не в том, чтоб мы с календаря
читали слово под картинкой.
А в том, что, строго говоря,
зовется «нонсенс» —
оторвавшись от блондинки,
заметить недостаток солнца.
(10.87)
Весенняя открытка
А помнишь, как мы гуляли
под снегопадом цветущих вишен?
Ты сказала что-то смешное.
Я не сразу понял. Спустя век мы вышли.
После сели в машину. И поехали куда-то.
За окном мелькали черепичные крыши
Пало-Алто.
Дождило. Солнце танцевало в тумане.
Пароходом мы плыли по рампе фривея.
А кроны деревьев
тонули под нами,
и с них поднимались цветные метели.
Март распускался над мокрой долиной.
Всё сложное ближе и проще казалось.
И мы возрождались наивны, невинны.
Так длинной зимы отступала усталость.
(20.03.12)
Орегон в июле
Центральный Орегон.
Двусторонний highway
из позабытого в неизвестное рад редкой машине.
В остальном пуст.
Суховей,
мотающий маленькие вихри, кружит
по обочине.
Индейское поселение: раскидистое дерево, куст,
одноэтажка. Узкие окна,
некоторые заколочены.
Кокон
солнца блестит на металле крыши.
Стайка детей.
В разной степени разрухи – автомобили, пасущиеся
вокруг,
постепенно съедаемые ландшафтом.
Чуть ближе – сук
другого дерева, завешанного
не разглядеть чем, похожим на вату.
Спуск
в долину, залитый жарой обратного подъёма.
Склон, переходящий в огромный
горный кряж.
Плато облаков, пронзённое размашисто горой.
Вулкан, вершиною в снегу – как камуфляж
для одиночества,
герой,
вознесшийся в масштабное величие.
Собственное отличие
от зодчества
пейзажа внутри, и только.
Так маленькая долька
жизни всё мерит по себе, кичится силою руки,
пока не вышло время,
да взгляд отважен.
В остатке – лишь бесконечность музыки реки
над перекатом, бьющим в дальний берег.
А слушатель её – неважен.
(12.07.19)
Открытка из Лиссабона
Породистость португальского носа
есть следствие перехода горных кряжей,
подпирающих горизонт,
В виноградники – наносы
зелёного цвета на склонах полосами
растущей пряжи,
используемой на похмельный сон,
в котором чайки кричат, подхватив сардину
увертываясь от ног зевак,
топчущих крошки.
Ты тоже дремлешь, перевалив середину
дня в кафе на террасе.
Лишь взгляд, встретив стройные ножки,
машинально виснет, позабыв кабак,
где играли «фадо» на радость туристской массе.
В вечерах,
начинающихся где-то в районе восьми,
есть преимущество – отсутствие трафика на рассвете.
Тогда в пещерах узких дворов, пока они пусты,
по утрам
наступает эпоха уборки мусора.
Что не досталось ртам,
лежит на брусчатке, размазанное по углам,
откуда легче стать содержимым кузова.
Эта практичность использования пространства,
продолжаясь резьбой, сама по себе украшает камень
соборов, уходящих в бесконечность к свету.
И тогда не странно, что в итоге странствий
напротив могилы Васко да Гамы
неменьшая гробница принадлежит поэту.
Отдавая дань местной кухне, надо быть осторожным.
Когда ветром
с площади тянет запах сардин на гриле,
удовольствие вкуса не в этом.
Не пригибая голову, проходит дворцовую печь
изнутри,
намекая, что еду не изобрели,
а споткнувшись, открыли,
смуглянка как экспрессо с пирожным —
короткие шорты, туфельки, движение плеч.