Вся надежды на Маргариту Алексеевну Никонову – пианистку с глазами испуганной лани. И хотя обросла мужиками, как яхта ракушками, не пожалеет сил Кошкин, огнем и мечом расчистит дорогу к ее сердцу.

Егорову в общежитии тоже снится сон.

Будто он попал в состав Оскара Питерсона.

Но не в Америке, а в СССР.

Они репетировали в каком-то доме культуры перед концертом, а Егоров сидел в зале и слушал.

Одну вещь сыграли, другую, а потом Оскар отрывает пальцы от рояля и говорит: напрасно Гиллеспи не поехал. А здесь, в дикой России, где трубача найдешь? И музыканты сидят суперкласса – Конни Кэй за барабанами, тромбонист Джей Джей Джонсон, Херб Эллис с гитарой, на басу – Рэй Браун. Целое созвездие.

Тут саксофонист Стэн Гетц тоже говорит: включили в программу «Billie’s Bounce», это мы с Диззи классно дуэтом играли.

Говорят по-английски, но Никита как бы всё понимает и удивляется, потому что английский учил отвратительно.

А тут мырть на сцену, и – сходу по-английски: «Мистер Питерсон, давайте я попробую, я партию трубы наизусть знаю». Все переглядываются, а Стэн говорит: «Пусть этот русский играет, если может. После первых же тактов всё будет ясно».

Никита испугался. «Вы, – говорит, – только простите, господа, инструмент у меня педальный, тульский. Ре и ми на первой октаве не строят».

Рэй Браун ржет.

Мысли о трубаче не дают заснуть Кошкину.

Вот ведь дурь: спать охота, а никак!..

Когда-то мать советовала: не спится, засунь палец в рот и представь, что сосешь нектар из вымени священной коровы.

Игорь Иванович засовывал, воображая корову на обертке шоколада, который привозил отец из-за границы, со слета Санта-Клаусов. Вошло в привычку.

Так что, устроившись под одеялом, Кошкин непроизвольно и с невинным видом сосет указательный палец, думая о проклятой службе.

Нужно было сделать всего один звонок, чтобы операция по делу Егорова и Водкина завертелась.

И он теперь запускает эту машину без колебаний.

Так что, пока Никита с Владом мирно спят, из гаражей с разных концов города выезжают два козла с военными номерами. Оба они соединяются на проспекте и мчатся к общежитию музыкалки, пугая бездомных зверей.

Досматривает свой сон Егоров.

Дают отсчет и поехали.

Едва Питерсон вступление сыграл, только-только Никита со Стэном переглянулись, чтобы начать тему, нет, даже, кажется, сыграли пару тактов, как Конни Кэй застучал палочкой по барабану: стоп, стоп!..

Это не Кони Кэй, а кто-то в двери колотит, музыканты просыпаются, входят офицер и два солдата с оружием.

– Встать! Кто из вас Егоров и кто Водкин?

– Я Егоров, – говорит Никита, – а это Владислав Аркадьевич Водкин.

– Имею вам сообщить, товарищи Водкин и Егоров, что в соответствии с законом о всеобщей воинской обязанности вы призваны на действительную военную службу.

Слов много, а суть одна: забрили!

– Дайте хоть собраться, – говорит Никита.

Офицер ухмыляется.

– У меня приказ.

У Никиты дурные предчувствия. Их ведут под конвоем, как преступников. Егорова сажают в одну машину, Водкина в другую.

Пройдет много лет, и Егоров узнает, что под видом призыва в армию опекуны придумали изуверский способ ареста Влада.

Обыскали комнату, нашли невинные и довольно тусклые воспоминания Чуковской под матрацем, в машинописной копии на папиросной бумаге, которую Влад никогда Егорову не показывал. И осудили на пять лет.

Лидия Корнеевна никогда не нравилась своим опекунам, не то, что ее батюшка Корней Иваныч.

В колонии за полярным кругом Водкин держался как мог.

По версии официальной, он умер от воспаления легких.

Но по рассказам тех, кто с ним сидел, изнасиловала его и от страха замучила пьяная солдатня. Самого жестокого и тупого, тюркского покроя.