Сперва, взяв просфору, из которой должно изъять священный хлеб, говорит: в воспоминание Господа и Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, по Его заповеди, ибо сие творите, говорит Он, в Мое воспоминание (Лк. 22, 19). И это говорит иерей не об этом только хлебе, но обо всей службе, как бы начиная священнодействие с заключения, так как Господь уже по совершении всего таинства присовокупил эти слова: сие творите в Мое воспоминание. Но в чем же состоит это воспоминание? Каким образом мы воспоминаем при священнослужении Господа? Какие Его действия и какое состояние? Я хочу сказать: о чем размышляем, о чем повествуем мы при этом воспоминании? Может быть, о том, что Он воскрешал мертвых, возвращал зрение слепым, останавливал Своим словом ветры, напитал досыта немногими хлебами тысячи, что показывало в нем Бога и Всемогущего? Нет. Напротив, воспоминаем то, что по-видимому служит признаком немощи: крест, страдания, смерть, – вот на чем Он повелел нам останавливаться при воспоминании о Нем. Откуда же это видно? Так думал Павел, который знал это хорошо. Когда он пишет коринфянам о Таинстве [Причащения], то, передав им, что сказал Господь: сие творите в Мое воспоминание, присовокупил: всякий раз, когда вы едите хлеб сей и пьете чашу сию, смерть Господню возвещаете (1 Кор. 11, 26). И Сам Господь выражал эту же самую мысль, когда преподавал таинство, ибо сказал: сие есть Тело Мое (Лк. 22, 19), сие есть Кровь Моя (Мк. 14, 24). Не приложил чудеса, сказав: они воскрешали мертвых, очищали прокаженных. А что? Одно страдание и смерть: которое за вас предается, которая за вас проливается (Лк. 22, 19). Какое же основание того, что Он напоминает не о чудесах, а о страданиях? То, что последние более необходимы, чем первые, судя по тому, что одни составляют причину нашего спасения и без них невозможно было бы для человека и воскресение (я разумею страдания), а те служат только доказательством, ибо чудеса совершались для того, чтобы все веровали в Господа, что Он воистину Спаситель.

Поскольку таким-то образом должно быть совершаемо воспоминание Господа, то для этого священник, говоря: в воспоминание Господа… присовокупляет то, чем выражается мысль о Кресте и смерти. Ибо, изъемля хлеб, он приводит древнее пророчество о спасительной страсти: яко овча на заколение ведеся (Ис. 53, 7), повествуя о сем сколько возможно и словом, и делом. Совершая раздробление хлеба, с одной стороны, по необходимости – чтобы изъять дары, он делает это также и для изображения того, о чем сказано выше, означая этим отшествие Господа из мира и возвращение Его к Отцу путем смерти, как Сам Он сказал: оставляю мир и иду ко Отцу (Ин. 16, 28). Поэтому священник многократно вонзает копье, потом разрезает хлеб и на столько же частей разделяет и пророческое слово, приспособляя каждую часть слова к той или другой части [хлеба], чтобы показать, что дело здесь служит выражением слова, что как этот хлеб, чтобы быть предложенным Богу и освященным, отделен от однородного с ним вещества, так и Господь исшел из среды людей, с которыми по человеколюбию имел одну и ту же природу, и яко овча на заколение ведеся (Ис. 53, 7), и таким образом взятся от земли живот Его. Потом, присовокупив, что следует в пророчестве далее, и положив хлеб на священном [блюде], он делает и говорит то, чем изображается самое жертвоприношение – смерть Господа. Жрется, говорит он, агнец Божий, вземляй грех мира (Ин. 1, 29). Этими словами и действиями он выражает самый вид смерти, так как на хлебе он изображает крест и этим самым высказывает, каким образом совершено жертвоприношение – именно посредством креста. После того он прободает хлеб, и притом с той стороны, которая представляется правою, выражая прободением хлеба прободение ребра; по этой же причине и орудие для прободения называется копием и бывает устроено в виде копья для того, чтобы оно напоминало собой то копье. Изображая таким образом это действиями, он в то же время передает самое событие и словами: