— Ах ты, бородавочник плешивый! — взбрыкиваю так, что одеяло подлетает. — За местечко в постели распереживался?! На адекватность он рассчитывает, ты посмотри!

Нет, я не спорю, что на фоне сдержанного супруга напоминаю ураган Катрину, но это говорит лишь об эмоциональной тупости Андрея, а не о моей неуравновешенности. Ну, мне всегда хотелось так думать.

Помню, его мать два года назад позвонила и сообщила, что отец Андрея скончался, а мы сидели в кафе. Муж сказал: «Хорошо, я понял. Утром буду». И, положив мобильник, принялся доедать Цезарь. На мой вопрос «что случилось?» сухо прокомментировал: «У отца инфаркт». В моём удивлённом «ахуеть» эмоций было больше, чем во всех последующих действиях мужа вместе взятых. Нет, я не ждала бурной истерики и причитаний в стиле «ох, папенька, как же мы без вас», но немного отстранённости или, скажем, печали в глазах – пожалуй, да.

Когда умер брат, я две недели после похорон не могла соскрести себя с кровати. Сил хватало только на то, чтобы доползать до туалета и балкона, где курила сигареты одну за другой. Раздавленная мама тоже лежала пластом, а папа носился между нами, периодически хватаясь за сердце. И Алекс был рядом. Взял на себя всё: от организации похорон до последующего контроля продуктов в холодильнике. Отец тогда впервые окрестил Сваровского сыном, что взбесило Андрея до трясучки. Белов, конечно, тоже помогал, отрицать глупо и нечестно, однако папа, почему-то, выделил Алекса. Да и я так запомнила, но Андрею ничего подобного никогда не выдавала.

— Адекватности он хочет. Я тебе покажу адекватность, милый, — шиплю угрозу под нос.

Вскакиваю с дивана и влетаю в ванную, наскоро умываюсь, а потом плюхаюсь перед зеркалом в коридоре. Слой сыворотки, крем на лицо и под глаза, блеск на губы. Ага, немного подурачиться, изображая первостатейную суку, пока впитывается крем, и поголосить песню Селены Гомез «Me&My girls» – это как ритуал для закрепления боевого настроя. Принимаюсь за макияж. Накладываю идеальный тон, вырисовываю стрелки и добавляю немного румян. Красная матовая помада, как решающий штрих в этой войне. Как долбаный сигнал к восстанию растоптанной гордости. И вот из пепла рождается феникс – новая Марго, которая проткнёт шпилькой сердце и скажет «ой, простите, я думала здесь пусто».

Всё же вхожу в спальню, выбираю из гардероба умопомрачительное платье, сидящее по фигуре: винтажное, из бархата цвета вишни и с квадратным вырезом, выгодно подчёркивающим грудь.

Я готова к сражению.

Словно почуяв неладное, звонит Сваровский.

— Пикассо, ты как? — голос сонный, а на фоне трещат коллеги из отдела.

— Лучше не бывает! — бодро отзываюсь. — Надеру Андрюше задницу, и станет совсем прекрасно!

— Чего это ты удумала? — напрягается Алекс, чем-то пошуршав в динамик. — Марго, давай без глупостей.

— Да какие глупости? Просто наведаюсь к нему на работу, подразню.

— Он же не работает. Или что-то изменилось со вчерашнего дня?

— Он не работает, а вот Вениамин Петрович, завотделением, вполне себе на коне, — меланхолично разъясняю Алексу план, приглаживая блестящие ровные волосы. Всё-таки не зря вбухиваю столько бабок.

— Та-а-ак, — тянет Сваровский с ноткой упрёка. — Нахрена тебе старый извращенец?

Я цокаю языком, намекая, что друг тормозит.

— Алекс, не беси. Вениамин Петрович – известная шишка в этом их союзе врачей. Стоит ему шепнуть на ушко другим докторишкам, что Андрюша нечист на руку, как моему благоверному станет заказана дорога даже в самый захудалый посёлок.

Сваровский рявкает на кого-то, но, возвращаясь к разговору со мной, голос теплеет, как по волшебству.