– Превосходные внешние индикаторы, – твердит анатом Вероника кучке столпившихся у импровизированного сада с бассейном посетительниц. – Детская схема лица, что говорит об отсутствии агрессии, тонкая шея с ярко выраженным кадыком; обратите внимание, какая отменная лицевая симметрия, – молодой человек выныривает из бассейна, и стекающие по его лицу струи мешают зрителям убедиться в словах анатома. Но когда из воды показывается безволосая грудь, а затем впавший живот и узкая талия, сомнения исчезают. Те, кто предпочитают мужчин фемининного типа, остаются, и с любопытством подбираются ближе к ограждению, а те, кто надеется передать дочери побольше доминантности, уходят.

Что за восхитительные звуки? Кто-то перебирает струны, и они отталкивают от своих упругих тел эти прикосновения в вибрации, она вливается в воздух, и превращается в музыку. Одна мелодия будто бы догоняет другую: пам-пам (пам), пам-пам-пам, пам-пам-пам, пам-пам, и уже ниже – пам-пам-пам-пам-пам… И она кажется мне слишком тихой, и я хочу подойти поближе, чтобы она стала громче. Я поворачиваю назад, перехожу коридор по диагонали, и иду вдоль другого ряда в сторону главного входа. Я не одна потянулась к этой мелодии, впереди уже формируется толпа. За её полукругом я вижу вершину музыкального инструмента – это арфа. За ней – мужчина. Струны перечёркивают его молодое, полное одухотворения лицо строгими вертикалями, а шейка инструмента повторяет в своей волне его пшеничные кудри, плавные, будто ещё непросохшие до конца после душа. Голова наклонена, глаза опущены, корпус льнёт к самой широкой части инструмента, длинные ноги слегка изгибаются в коленках, его руки, его пальцы – они не щипают, они касаются струн.

Наверное, у меня и вправду галлюцинации. Я совсем убираю солнечные очки, снимаю их с кончика носа. Передо мной Себастьян. Я медленно прохожу мимо, я, наверное, ползу как улитка. Я смотрю на его лицо широко раскрытыми глазами, я пытаюсь сквозь его тёмные ресницы пробиться взглядом. Поворот моей шеи уже окончателен, дальше – только остановиться. И когда мне остаётся полшага до предела, он наклоняется к полу, дотягиваясь до самой длинной струны, и поднимает на меня глаза. Я отвожу их первая не потому, что смущаюсь, а потому, что мне нужна его улыбка. Я смотрю на его губы. Да. Она такая же, как у Инга.

Мои обещанные полшага, и я больше не вижу его. Но я слышу музыку за спиной. И мои очки снова притупляют холодное освещение коридора.

– Кира, здравствуй.

Я вздрагиваю, даже спотыкаюсь.

Мне навстречу идёт Альбина.

– Почему он здесь? – я киваю в сторону Себастьяна позади меня. – Это мой аполло.

Альбина расплывается в улыбке, она злорадствует моим оголённым эмоциям.

– Никто твоего не отнимет, успокойся, – она хлопает меня по плечу. – Себастьян должен быть выставлен на аукцион по всем правилам, мы не можем просто незаметно изъять его – он занял первое место в конкурсе. К тому же нам надо как-то отбить Средства, ведь не тебе покрывать его долги… Кстати, о долгах…

– Вы продадите его кому-то другому?

Альбина кивает:

– Затем оформим отказ, и пока будем возвращать сумму покупателю (ты сама теперь знаешь, как долго это бывает), выкроим из бюджета тебе на подарок. У нас уже есть потенциальный покупатель на твоего Себастьяна.

– Я её знаю?

– Наверное. Её зовут Эйс, маленькая брюнетка с юга загорода, у неё своя ювелирная линия: она делает браслеты для нас, и для горожанок. Ты ревнуешь? – Альбина хмыкает, и её язык переворачивает во рту имбирный леденец, который звонко клацает, ударившись в зубную эмаль.

– И как Вы собираетесь отговорить её потом от покупки?