А вот я, сам не знаю почему, но верил. Был у меня даже какой-то холодок в груди, некое предчувствие даже, что стою я прямо на пороге перемен в своей жизни. Ни больше, ни меньше. Но чего там Сурок изобрел, я спрашивать не стал, слишком много ушей лишних. Не станет он правду говорить, раз на суде не сказал. А то, что он не сказал на суде правду, я видел – на лбу у него это написано было. Упертый человек, тут индивидуальный подход нужен, нахрапом его не возьмешь, коли уж он Конторы не побоялся.

– Вот что, Сурок, – решился я, – спать будешь здесь.

Я кивнул на свободную верхнюю шконку над собой. Пара-тройка незанятых мест в хате еще оставалась, поэтому я мог себе такое позволить, да и над Нечаем никто не лежал. Но Сурка отпускать от себя жутко не хотелось, поэтому – ничего, потерплю соседа, главное, чтобы он постоянно на виду был.

– Давай, кидай матрас, располагайся пока. А я отойду, чтобы тебе не мешать.

И, не обращая внимания на удивленную харю Нечая, встал и, подойдя к двери, выкинул специальный «флажок» в стене, дающий знать надзирателям, что в хате нужна их помощь. Такая простая штуковина, в хате нажимаешь – на продоле возле хаты вываливается такой железный «флажок». Для надежности пару раз пнул по железу двери, звуки здесь далеко разносятся. Пока пупкарь где-то там шоркался, я, не торопясь, достал сигарету из пачки и закурил. Курю я в последние годы мало, не больше пяти штук в день позволяю себе, давно бы совсем бросил, да все какое-то развлечение. В тюряге, я уже говорил, не так много развлечений, чтобы добровольно лишать себя последних. А что для здоровья вредно, так я за жизнь свою давно не держусь, не за что особо держаться. В шестьдесят лет ни дома своего, ни семьи – ничего своего. Дети, может и есть где-то на стороне, но я их даже не видел. Нет, я, конечно, не законник, да и не блатной, хотя блаткомитет меня в своих рядах почему-то числит. Но и не мужик3, в гробу я видел, на хозяина горбатиться. Так, живу сам по себе, кентуюсь с ограниченным кругом, но и понятия чту. Ни за что и сейчас не взвалил бы на себя обязанности смотрящего за хатой, но попросил давний знакомый, еще по первому сроку. Он вор законный, в авторитете, сейчас за тюрьмой этой смотрит. Уговорил, языкастый, – мол, Пастор, выручай, народу не хватает, некому за осуждёнкой смотреть. Мне оно и не надо вроде, я бы давно уже этапом на зону ушел, гулял бы там, на свежем воздухе – всё лучше, чем здесь, в четырех стенах сидеть и чахотку наживать. Но согласился, надо помогать, глядишь, и он мне поможет когда. Тут дело такое, ты – мне, я – тебе. И, смотри, как оно выходит, пригодилось уже!

Все же странное у меня предчувствие с этим Сурком, словно кто-то в ухо нашептывает: держись за него, пригрей, не отпускай от себя! Зачем? – Я и сам пока не знаю, но чуйке верю, не раз она меня выручала.

Ага, вот и пупкарь подошел, в глазок заглянул и ключами загремел.

– Позвонить надо, – сообщил я в приоткрытую дверь. Дверь раскрылась на всю возможную ширину, которую позволяет толстая цепь, приваренная сверху. Это чтобы, значит, из хаты по двери не пнули, и пупкаря с ног не сбили. Бывали, говорят, раньше такие прецеденты, потому двери в тюрьмах и ограничены цепями. А я еще помню времена, когда их не было. Не очень удобно, конечно, приходится боком пропихиваться на входе и выходе, но давно уже привычно.

Я вышел на продол, и пупкарь захлопнул за мной дверь. Принюхался и сразу возжелал:

– Угости, Пастор, сигареткой!

Я достал из кармана пачку «Parliament» и, не глядя, протянул менту:

– Бери всё.

Тот отказываться не стал, пачку принял и спасибо сказал. Все они любят дармовое, словно специально сюда таких набирают – жадных и продажных. А может, уже здесь такими, глядя на других, становятся. Кроме омерзения, никаких чувств у меня лично не вызывают, но приходится терпеть и подкармливать, все же польза от них немалая. Да и не свое отдаю, для этого, в числе прочего общак и предназначен – ментов