События предыдущей ночи вертятся у меня перед глазами. Верка, с невозмутимым лицом водящая рукой в ширинке армянина – и ощущение ловушки, из которой не сбежать.

Мой ангелочек посапывает у себя в кроватке, а я смотрю в потолок и вижу те самые темные глаза. Идеальный костюм на мускулистой фигуре. Белоснежная рубашка. Лёгкая щетина, ухоженная и ровная.

"Тебе заплатить?"

Господи!

Забыть, забыть как страшный сон.

Я беру телефон, открываю Телеграм.

"Ты меня вчера бросила! – пишет Верка. – Где пряталась последний час?! А если бы он меня изнасиловал! Нас поэтому минимум двое! Я думала, ты меня не подведешь. Подруга, называется!!!"

И ещё одно, в три часа:

"Тебя в черный список внесли. Наверное, с руки армянина. Никаких больше подработок! Я еле отмазалась!"

Я бы ответила, что не очень-то и хотелось, но такие вот случайные подработки сейчас, пока у меня нет постоянной работы – единственное, что у меня есть. Единственный шанс для моего мальчика.

И третье сообщение, добивающее:

"20т не отдам, и 5 тебе хватит. Предательница".

И ещё одно, в четыре утра:

"И спасибо скажи!"

Пять тысяч. Я окунулась в мой личный ад за пять тысяч.

Потеряла работу. У нас с этим строго: жалоба от клиента – выгоняют.

А ведь Верка знает о болезни Паши! Знает, что у меня каждая тысяча на счету. Ждёт, что я спасибо скажу… Подруга. Зубоскалит. Не могла же она ждать, что я просто стану, как она…

Вспоминаю, как она засовывает за край белого передника несколько красных купюр. Неужели считает, что это того стоит?

– Мама, ты плачешь? – спрашивает мое проснувшееся солнышко. Он трогательно трёт глаза кулачком. – А давай я тебя обниму, и ты плакать перестанешь?

– Иди ко мне, родной, – тяну к нему руки. – Ты мой защитник.

Утыкаюсь в теплую ото сна макушку сына и закрываю глаза. Паша поднимает лицо – и на меня снова глядят те самые глаза.

В этот раз я плачу так, чтобы слез было не видно.

.

.

Днём звоню в агентство, не особо надеясь. Да, так и есть – в черном списке. Права была Верка. Что теперь делать?

Звоню в службу занятости – из предложений только библиотекарь за двадцать тысяч в месяц. Официанткой я быть не могу – с Пашей некому сидеть, если я буду на смене. Мама осталась в Ростове, а здесь у меня никого нет.

А операция через два месяца.

Два месяца!!! Не найду двести тысяч – придется тянуть, и Паше станет хуже. Сейчас нога и так еле сгибается…

Открываю телефон снова, бездумно листаю ленту предложений, почти не фокусируя взгляд.

Всплывает ещё одно сообщение от Васильевой Верки:

"Нет спасибо – нет денег!"

Уже почти не больно. Только мерзко. Открываю диалог и набираю:

"Ну уж спасибо. Звала меня официанткой, а оказалось, я должна была их сексуально обслуживать, как шлюха. Подавись!"

Перечитываю. Снова. Потом стираю все, кроме "Ну уж спасибо" – и отправляю. Она ставит мне лайк.

Как унизительно. Но мне нужны эти пять тысяч.

3. Выход.

Вечером меня просит остаться Анна Владимировна, учительница сына. Я не понимаю, в чем дело: Паша легко успевает, он усидчивый и тихий.

Пока сынок заканчивает рисунок на продленке, она отводит меня в угол холла и тихо говорит:

– Алина Ивановна, я вам сказать хотела… Только между нами. По-женски. Нам сегодня из комитета звонили, требуют сведений о местонахождении Павла Валедина. Говорят, его отец, Михаил Атрасов, разыскивает. Тут такое дело… Мы на ИЗО когда семью рисовали, Паша нарисовал мужчину, а вокруг кровь. Я его спросила, а он ответил, что папа маму бил, вот мы и убежали в Санкт-Петербург. Поэтому… Сами понимаете. Мы скрыть местоположение от отца не имеем права, при официальном-то запросе.

Чувствую, как ноги подкашиваются, хватаюсь за подоконник. Анна Владимировна успокаивающе гладит меня по плечу.