Глаза его заледенели. Стали совсем чёрными. По скулам прошла судорога. А губы привычно сжались, жёстче обозначая носогубные складки. Лёгкая небритость придавала ему сегодня не привычный лоск, а намекала на дикость и мускулистость. Зря я, наверное, дразню зверя. Нужно быть менее прямолинейной. Но как? Ведь мне нравится это. Доставляет удовольствие делать ему больно. Чтобы он прочувствовал. Чтобы тоже ощутил такое, когда рушится твой мир.

– Нам нужно поговорить! – прошипел муж, сдерживая свою ярость.

– Нам не о чем говорить, милый, – улыбнулась, как чужому, и выехала с парковки.

Я точно знала, что Илья последует за мной. И пока добиралась до городской квартиры, старалась успокоиться и дышать. Дышать, утихомиривая своё сердце.

Квартиру Илья купил недавно. Три года назад. Недалеко от будущего сада Милочки и от квартиры моей мамы в Сокольниках, где я была прописана до сих пор. Кстати, а почему любимый муж не настоял о прописке на его жилплощади?

Отчего раньше у меня не возникало таких вопросов, это понятно. Для меня такая мелочь не важна. Но Илья? Ведь на смене фамилии он настаивал яростно. Или я придираюсь уже ко всему?

Эту квартиру я не любила. Новостройка. Все вокруг что-то сверлят. Да и дело даже не в этом. Дом рядом с железнодорожными путями – ещё то удовольствие. Я её сразу невзлюбила, но Илья решил, как обычно, по-своему. Впаривал мне, что это выгодно, и что удобно и престижно. И от его офиса недалеко.

Ремонт он тоже делал по своему вкусу. С модным дизайнером.

Не знаю, что подразумевал этот дизайнер, когда проектировал кухню, но только не прямое предназначение этого помещения, теперь больше напоминающего бар где-то в мегаполисе, чем место приготовления обедов для большой семьи.

Три спальни, по моему неискушённому мнению должны намекать на немаленькое семейство. Впрочем, пока я нечасто бывала в этой квартире, и мне было не столь важно, как извратился дизайнер.

От садика до башни ехать всего ничего. Пока я высвобождала Милочку из кресла, машина Ильи припарковалась бок о бок ко мне.

– Папичка! На ручки! – приказала наша принцесса, стоило мужу нарисоваться рядом. Илья молча и терпеливо поднял дочь, и она доверчиво прислонила свою белокурую головку к его плечу.

Вроде ничего особенного. Привычная картина. Но мне скрутило все внутренности от обречённости и тоски. Как он живёт так? Как он посмел превратить мою семью в это?

На грани слёз я влетела в комнату, не притормозив и обомлела. На кресле в гостиной лежало нижнее бельё, сложенное покосившимися стопками,

Не моё!

– Что это? – хлопнула я ресницами и повернулась к мужу лицом.

– Мамочка! Аня сказала, что это твоё ротичинное бельё! И не велела мне трогать! Я хотела померить вон ту розовую в кружавчиках, как для принцессы! Можно? Ну, пожа-а-а-а-айлуста! – оживилась Милочка на руках у отца.

А я смотрела в его потемневшие глаза, замечая пятна на скулах, и молчала.

– Ну, ма-а-а-ам, – канючила дочь, сев на любимого конька: вынь да положи вот прямо сейчас, немедленно!

– Это не моё, котичка, – проговорила я наконец, раз Илья онемел от радости, – это папино. У него спрашивай!

Мила замолчала, переваривая новую информацию и повернувшись на руках Ильи так, чтобы видеть его лицо, спросила, дрожа голосом:

– Папа? У тебя есть ещё одна принцесса кроме меня?

Её карие вишни наливались влагой. Подбородок задрожал, и вот-вот бриллиантовые слёзы брызнут из глаз.

А этот сухарь только молчит и смотрит на меня как на врага. Милый, ну если это не моё, то чьё? Твоё ведь!

– Виктория! Займи ребёнка! – отошёл, наконец-то, от ступора муж и опустил чуть не плачущую Людочку на пол.