Как он мог отказаться от своего ребенка? У меня это просто в голове не укладывается.

Так что не важно, что за коварная змея сняла этот маскарад. Это больше не мои проблемы.

Глеб никак не хочет понять мою позицию.

- Мы могли бы быть гибкими и подготовить несколько стратегий… - упрямо талдычит он.

- Это мне решать! – не выдерживаю я.

Глеб замолкает, а Давид Тигранович как-то неловко и с трудом поднимается из кресла, чтобы пересесть ко мне на диван.

Он успокаивающе гладит меня по плечу.

- Ты права, Аннушка, - говорит он. – Это твоя жизнь, и решаешь ты.

- Но… - не может успокоиться Глеб.

- Аня права, - кивает мне Давид Тигранович. – Герман Воецкий заслужил то, что получит. Он по своей воле отказался от жены и ребенка. Так тому и быть. Об Анне с малышом есть кому позаботиться.

Я порывисто сжимаю ладонь сидящего рядом мужчины. Мне не хотелось бы перекладывать заботы о себе и малыше на чужие плечи. Я постараюсь как можно быстрее научиться справляться самой. Но сейчас поддержка близкого человека очень важна. Да я институт не бросила только благодаря Давиду Тиграновичу. Я очень – очень признательна ему за помощь.

- Если хотите знать мое мнение, - говорит Глеб, - вы поступаете глупо. Но кто я такой, чтобы вам это объяснять. Всего лишь ваш адвокат.

Он поднимает руки вверх, как бы сдаваясь.

Да, сложные ему попались клиенты.

Мы с Давидом Тиграновичем улыбаемся друг другу.

Хозяин дома еще раз сжимает мою ладонь и встает с дивана. Выдыхает как-то совсем тяжело. Снова хватается за сердце.

С моих губ слетает улыбка.

- Как вы себя чувствуете? - я наконец понимаю, что мужчине, возможно, было нехорошо все это время. – Сердце прихватило?

- Ноет что-то, - тихо признается мужчина, опираясь рукой о спинку рядом стоящего кресла.

- Давайте, помогу Вам сесть, - Глеб подходит ближе, пытаясь подхватить Давида Тиграновича под локоть, чтобы усадить в кресло, но мужчина вдруг закрывает глаза и заваливается набок, теряя сознание.

8. 8

Дальше все происходит как в тумане. Я вскрикиваю и падаю на колени рядом с Давидом Тиграновичем. Трясу его за плечо, в надежде привести в чувства. Слышу, как Глеб вызывает по телефону медиков. И вот мы уже едем на машине Глеба вслед за машиной скорой помощи.

В больнице нам ничего не говорят. Ведь по сути мы Давиду Тиграновичу никто. Посторонние люди.

Ждем внизу новостей. Глеб не уезжает. Остается поддержать меня и то и дело притаскивает горячий чай из автомата в холле. Вкладывает мне его в ладони и просит помнить о своем положении.

Я грею руки о бумажный стаканчик, но на самом деле ледяной холод сковал сейчас мою душу, а не тело.

Нам очень долго ничего не говорят.

Глеб то и дело ходит пытать медсестру, сидящую на посту. Я вижу, как он сует ей деньги в карман. Но девушка все равно качает головой и разводит руками.

- Он все еще в операционной, - сообщает мне вернувшийся Глеб, - извини, новостей пока нет.

Мне так страшно потерять последнего близкого человека. А еще грызет мысль, что это моя вина. Из-за меня ему стало плохо. Из-за моей глупой жизненной драмы, в которую я втянула пожилого человека. Лучше бы я не звонила ему. Надо было справляться самой. А я…

Я малодушно плачу, и по-детски стираю соленую воду с щек тыльной стороной ладони.

Стоящий рядом Глеб неловко кашляет в кулак, а затем притягивает меня к себе, позволяя мочить слезами свой идеально сидящий пиджак.

И я сдаюсь моменту. Сжимаю пальцами отвороты на воротнике его строгого делового костюма, утыкаюсь мокрым носом в рубашку на груди мужчины и тихо рыдаю. Пытаюсь спрятаться от очередного горя.

Руки мужчины осторожно гладят меня по спине, успокаивая.