Свят усмехнулся про себя. «Рассвет» пытался поглотить его, распахивая свои гостеприимные трудовые объятия. В которые он с некоторых пор шёл с куда большим энтузиазмом, чем в объятия женщины, всерьёз взявшейся планировать их свадьбу.

Свят присел на краешек стола, просто наслаждаясь относительной тишиной и безмятежностью, какие испытываешь только где-нибудь далеко от городской суеты. Летний ветерок врывался в распахнутую дверь на балкон, доносил крики с пляжа, музыку и, конечно, аппетитные запахи — через площадку от административного здания располагалась главная кухня с пекарней, откуда тянуло свежеиспечённым хлебом, а на территории особо нетерпеливые гости уже вовсю жарили мясо — над «Рассветом» теперь, должно быть, до самых холодов будет стоять аромат шашлыка.

Ну и на черта им эти Мальдивы?

Свят не сдержался и хмыкнул, представив лицо Дарьи, озвучь он этот риторический вопрос при ней.

Вот если бы…

Додумать он свою мысль не успел. В прикрытую Платовым дверь требовательно постучали.

Ну надо же, не успел обзавестись рабочим кабинетом, а у него уже первые посетители.

— Войдите, — Свят не сменил позы, лишь голову повернул.

Дверь распахнулась. На пороге стояла Салеева со своим неизменным планшетом, как будто он шёл к ней в комплекте.

— Хотел бы попросить, чтобы ты записалась на приём через моего секретаря, но у меня его пока нет. Завтра обещали выдать.

Шутку она не оценила. Её серьёзный настрой выдавали насупленные брови. Одуванчик сердился.

— Ну не молчи, Салеева. Выкладывай, чем я тебя на этот раз оскорбил, унизил или обидел.

Она вошла. Прикрыла за собой дверь. Ткнула куда-то в своём планшете и выставила его перед собой как протестующий — плакат на каком-нибудь митинге.

— Это что такое, Романов?

Ах, ну конечно же. Сделай доброе дело…

— Это расцвет твоей рекламно-просветительской деятельности, я полагаю.

— Ты что себе позволяешь? Считаешь, что можешь вот так…

Она запнулась, и он воспользовался этой заминкой. Покинул свой импровизированный насест и, сунув руки в карманы просторных летних брюк, сократил между ними расстояние, заставив её задрать голову, чтобы смотреть ему прямо в глаза. Он видел — она очень пыталась не пялится в широченный вырез его льняной рубахи, застёгнутой всего на пару пуговиц.

Почему-то этот простенький факт не просто его позабавил. Её смущение разбудило в нём что-то полузабытое — будоражащее волнение от осознания того, что один твой вид вызывает в ком-то смятение чувств.

И уже не просто в ком-то. Тут он, конечно, слукавил…

— Могу вот так… что? Раскрутить за неполные сутки твой полуживой кружок любителей старины? Ты который год над ним корпишь? И как успехи? Вопрос, если что, риторический. Твои «успехи» я видел.

Она от такого резкого наезда даже заморгала, будто не до конца верила своим ушам:

— Романов, да ты… ты…

— Ну?

— Ты мою группу гробишь!

— У тебя за последний час больше подписчиков, чем за последний год. Где логика, Салеева?

— Да не нужны мне эти твои подписчики! Вот так! С бухты-барахты! Там у нас… там у нас своя атмосфера сложилась, своё сообщество. А эти вот? Кто они? Я их не знаю!

— Не нужны? — он чуял, что начинал входить в раж. — А мне не нужно, чтобы рядом с моей турбазой как гнилой зуб ваше поместье торчало. Как ты собираешься его в порядок приводить с таким-то «бешеным» наплывом посетителей?

— Сама как-нибудь разберусь!

— Чушь, Салеева. Ни хрена ты не разберёшься без моей помощи. Ты вон, даже с женихом своим разобраться не можешь.

Он бы поклялся, она побледнела. Нежная кожа успела подёрнуться едва заметным загаром, но побледнела. Вот наверняка.