– Иди спать, время позднее, – Макс мягко улыбнулся. – А ты после работы.

– И ты тоже, – заметила я. – Спокойной ночи.

– Сладких снов, – Макс резко наклонился и коснулся моих губ в легком поцелуе. Так быстро отстранился, что я не успела никак отреагировать. – Иди.

Кивнув, я поспешила в общагу. Чувствуя на себе взгляд Макса, пока не скрылась за дверями. Так поздно возвращаться не положено, но договориться всегда можно.

Это был мой первый поцелуй. Мимолетный. Легкий, как прикосновение крыльев бабочки. Нежный. Целомудренный. Потом были еще поцелуи. Гораздо более смелые. Жаркие. И откровенные. От которых тело плавилось, а по венам бежал огонь. Но пока... пока это было нечто робкое и чистое.

– Зар-раза, – шиплю. Растираю руками лицо. – Иди к черту, Макс. Вот просто иди к черту! С тебя начались все мои проблемы! – выговариваю зло. Резко выдыхаю и собираюсь с силами.

Иду за дочкой. Моя козочка скачет радостно к своему шкафчику.

– Ма! Делзи! – достает свой рюкзачок. – Я сяс. А потом ты мне ласкажешь, как плошел день.

– Обязательно, – заверяю ее.

– Мой плосол холошо, – заявляет, достав обувь. Я уже научилась быстро убирать голову, чтобы не получить маленькой ножкой по подбородку. Сегодня Ксюшка изволит изображать принцессу. Помогаю ей переобуться. А она рассказывает о своих очень важных делах: – Ма, мы лисовали. Я лисовала лыбку. Тока она чуть-чуть не поусилась. И я ее выкинула. А тебе потом длугую налисую.

– Ма! Моя опатка! – поднимаю взгляд на доченьку.

– Опять сломалась? – спрашиваю.

– Да не-е, – отмахивается. – Плосто класивая.

Выдыхаю. С Ксюшки станется и эту сломать. Мне иногда кажется, что у нее в руках все просто горит. О катании с горки в красивом платьице и говорить не стоит. Платье после этого пришлось выкинуть. Обувь – это вообще наше больное место. Она носится как ураган, только кудряшки подпрыгивают. Наша педиатр шутит, что Ксенька сбрасывает накопленную за время болезни активность. И наверстывает упущенное время.

Прощаемся и выходим из группы. Выходим с территории садика и наш путь лежит мимо кустов сирени.

– Ма! – Ксюша останавливается и дергает меня за руку. – Класивая. И пахнет вкусно. Давай домой налвем? Ну, ма!

– Ксюш, – присаживаюсь на корточки и начинаю спокойно объяснять. – Нельзя рвать на улицах цветочки. Это же не наши. Оборвем цветочки и будет некрасиво. А так все ходят и любуются.

От запаха сирени у меня уже голова кружится. Но нужно мягко отговорить дочку. Букет сирени дома – последнее, что мне сейчас нужно. Макс дарил мне эту чертову сирень охапками, когда я призналась, что обожаю ее. А теперь вот ненавижу.

Ксюшенька, сунув палец в рот, насупилась. Молюсь, чтобы обошлось без истерики. Моя красавица что-то требует редко, но метко.

– А еще нам выпишут штраф и не будет денег на мороженое.

– Стла-аф? – тянет в шоке, хлопает глазенками. На сосредоточенной мордашке написан весь мыслительный процесс. – Тогда не будем лвать. Лучсе молозеное, – приходит к правильному заключению.

Выдыхаю с облегчением. Обошлось. Ну, я так решила. Зря...

Проклятущая сирень решила, что четыре года передышки, относительной, конечно, роскошь. И обрушила на меня все и сразу. Вновь круто развернув мою жизнь и приложив меня о бетонную стену.

Неделю мне удавалось избегать внимания Борова. Целую неделю я была осторожна. Ходила оглядываясь. Лишний раз из кабинета нос не высовывала.

– Ты что-то дерганая стала, – заметила Кира. Вот сейчас мне ее внимательность вообще не на руку. Глазастая какая! – Улька, что произошло? Ты ведь мне так и не рассказала.

– Все нормально, – отмахнулась. Пока и правда все нормально. А я уже начала просматривать вакансии. Еще неделька и я получу зарплату. И смогу со спокойной душой положить заявление на стол нашей кадровичке.