Когда-то его стопроцентная уверенность и смелость ей нравились. Он всегда знал, что делает и как им лучше поступить. Но теперь ей казалось, что это не уверенность, а спесь.

В гостиной его вещей почти нет. По традиции, перенятой у матери, она держала гостиную «для гостей», а не для семьи. Дети сюда носу не показывали. Смех, да и только: в собственную гостиную ходишь как в гости. Первое, что притягивало взгляд, – черная кожаная мебель, из-за которой гостиная казалась меньше. Кэти выбрала бы что-нибудь попроще, поярче, но в те времена Роберт еще угощал клиентов дома и, по его словам, ничто не создавало атмосферу процветания и успеха лучше, чем темный кожаный диван и двухместное канапе. Стоявший здесь же сервант достался ей от матери вместе с разномастным набором уотерфордского хрусталя и неполным сервизом веджвудского фарфора. Вряд ли она докупит недостающие предметы, раз до сих пор не удосужилась. А материнскую коллекцию немецких фарфоровых статуэток давно пора выставить на продажу в Интернете, только руки все никак не доходят. По правде говоря, просто интересно, сколько теперь стоят хаммелевские безделушки.

А вот телевизора в гостиной нет, хотя телевизоры у них повсюду, за исключением разве что ванной.

Основное время семья проводила в жилой комнате, объединенной с кухней. Гигантская панель плазменного телевизора, подключенная к блюрей-плееру и новейшим игровым приставкам Брендана и Терезы, занимала весь угол слева от черного мраморного камина. По всему полу змеились провода, подключенные к акустическому центру, и валялись диски с фильмами – вот их Роберт забрал бы, хотя, насколько ей известно, ни одного еще не смотрел: все откладывает на потом, «когда будет время». С недавних пор со временем у него туго, страшно занят, и теперь она знает – чем…

Нет, отогнала Кэти навязчивую мысль, не сейчас.

Диванчик в жилой комнате далеко не новый, подушки не держат форму, хоть она и отдавала их перетягивать. Эффект от перетяжки продержался неделю, и Кэти твердо решила выкинуть диван. С тех пор прошло несколько месяцев. Может, поищет новый на распродажах в феврале…

Каминную полку уродовали часы, выпущенные в тридцатых годах прошлого века – дед Роберта оставил в наследство. Кэти раздражал бумажный циферблат в никотиновых пятнах, а скрип и щелканье механизма каждый час перед боем напоминали ей зубовный скрежет. Вот Роберт пусть и забирает, а она не намерена терпеть их в своем доме.

В своем доме.

Под своей крышей.

У себя.

Это она проводила здесь день-деньской: убирала, поддерживала порядок, превратила пустую коробку в гнездо, где Роберту и детям уютно. Она знала здесь каждую щель, каждый угол, знала, где скрипит половица, где облупилась краска; знала, где собирается паутина, какой кран течет, какое окно заедает. Это ее дом. Она его украсила, она обставила, она создала. И она его не отдаст.

Ее дом, ее, ее!

Вдруг испугавшись собственных мыслей, она поежилась. А что прикажете делать? С некоторых пор слова «раздельное проживание» и «развод» стали для нее очень актуальны. Оказывается, они тесно связаны с другими словами: «твое» и «мое». Раньше-то она всегда думала «наше», даже когда обвиняла Роберта в связи со Стефани. Впрочем, тогда мысль о разводе ни разу не возникала.

Роза права, глубоко вздохнув, признала Кэти. Без доказательств на эту дорожку ступать нельзя. Без серьезных, неопровержимых доказательств.

Она перешла в следующую комнату, где стоял большой обеденный стол и восемь стульев, один из которых явно выбивался по стилю: несколько лет назад пришлось заменить стул, рухнувший под особо тучным гостем Роберта. Здесь, в столовой, семья собиралась в торжественных случаях. Только вот случаи эти все реже и реже. На Рождество – в прошлом году, на Рождество – в этом, в следующую среду. Судя по обрезкам бумаги, Тереза мастерила рождественские открытки.