" Если его видели двойняшки, – подумал я, – то они здорово повеселились".

– Ну, чего крутишься? – стал пилить меня Чебышев, видимо, вспомнив нападки на исходящие от него запахи. – Работать надо.

Наконец-то наступил ноябрь.

В начале месяца цех постепенно обезлюдел: кто ушёл работать по среднесдельной – это называлось середнячок, кто – в отгулы.

В первый выходной запланировал пилку-колку дров.

Утром, выйдя на крыльцо, покосился на градусник, зябко поведя плечами.

Колоть дрова до смерти не хотелосъ.

"Надо, Серега, надо! Ведь ты же советский человек! – подбадривал себя. – Но всякая работа должна начинаться с продолжительного перекура", – принял мудрое решение.

Усевшись на пенек, стал мрачно разглядывать гору досок, которую натаскал из пошедшего под снос соседского дома. Летом пилить и колоть было лень – жарко. Оставлял эту работу на зиму. Хотя зимой тоже было лень – холодно.

– Чего сидишь не работаешь? – рявкнуло над ухом, и я

даже вздрогнул от неожиданности.

– Чтоб тебя! Подкрался как тихо, – не слишком любезно поздорововался с двоюродным Татьяниным братом – большим оригиналом. – Знал бы, что навестишь, так парадные доски бы настелил.

По рассказам жены, в юности он подавал прямо-таки гигантские надежды. С золотой медалью окончил школу, поступил в Московский университет на факультет философии, блестяще закончил и его, оставили в аспирантуре. Проучившись около года всё бросил и приехал к маме в свой родной город. Сейчас работал сторожем на какой-то торговой базе и там же, по совместительству – дворником.

– Не женился? – спросил, осторожно наступая на доски, и повёл его в дом.

– Не-а! – почесал он густую бороду. – Мне не первый год как за тридцать, но мама говорит: "Берегись этих современных девиц! – рассмеялся Философ. – Не доведут они тебя до добра!"

– Валерка! – аж запищала от радости жена, забросив свои чертежи. – Что же долго не заходил?

– Всё некогда, кузина, – поцеловал её в губы.

Меня всегда раздражала эта его привычка. Кузен нашелся!

Он был на десять с лишним лет старше Татьяны, когда-то нянчил её, поэтому вел себя, на мой взгляд, слишком вольно. Если просил её что-то сделать, например, принести, а она медлила, запросто мог шлёпнуть по мягкому месту. И что самое удивительное, жена не обижалась, напротив, ей это даже нравилось.

Иногда я злился и ревновал, но говорить было без толку.

"И к кому ревновать? – утешал себя. – Маленький, некрасивый, обросший неухоженной бородой, толстогубый – кому он мог нравиться? Поэтому и не женится, а то – мама говорит…"

– Это вам к празднику! – брякнул тяжёлой сумкой о стол. – Подарок с моей базы.

– Воруешь, сердешный? – мягко поинтересовался, глянув на жену.

– На фига? У заведующей излишки, сама даёт. Иногда за деньги, к празднику – за так. Я, правда, всё равно плачу.

– Неплохо устроились, господин философ, – похвалил его, стараясь подпустить в голос побольше иронии, местами переходящей в сарказм.

– Денег не надо, не слушая меня или делая вид, что не слышит, остановил он Татьяну, – сказал же – подарок!

Та, в свою очередь, глянула на меня:

"Учись, студент, как надо жить!" – казалось, излучал её взгляд и весь вид.

– Пить ты не пьешь! – вновь глянула в мою сторону, мол, видишь, какие у меня родственники – не пьют и деньги водятся. – Покормить тебя? – обратилась к кузену.

Гордо фыркнув, я отвернулся к окну.

Поев и закончив пить чай, он, как хозяин, направился в комнату, мы с Татьяной последовали за ним.

"Сейчас свои философские изыски излагать недалекой общественности начнет", – хмыкнул я и тут же скромно примолк, потупившись под суровым взглядом жены.