– Просто люди устают от жизни, моя дорогая, – нежно произнесла она.

– Почему же Бог позволяет им уставать?

Крис взглянула на дочь, но ничего не ответила. Вопрос озадачил. Встревожил. Будучи атеисткой, она никогда не говорила с Риган о Боге. По ее мнению, это было бы бесчестно.

– Кто говорил тебе о Боге? – спросила она.

– Шэрон.

– Понятно.

Придется поговорить с ней.

– Мам, почему Бог позволяет нам уставать?

Заметив в детских глазах боль, Крис сдалась. Она не смогла сказать дочери, во что верила сама. Потому что ни во что не верила.

– Просто спустя какое-то время Бог начинает скучать без нас, Рэгз. Он хочет, чтобы мы вернулись к нему.

Риган погрузилась в молчание. За всю дорогу обратно домой она не проронила ни слова. Такой же притихшей девочка пребывала весь остаток дня, а затем и весь понедельник.

Во вторник, в день рождения Риган, странное молчание и печаль последней пары дней как будто исчезли. Крис взяла дочь с собой на съемочную площадку. Когда съемки закончились, внесли огромный торт с двенадцатью зажженными свечами. Члены съемочной группы дружно спели «С днем рожденья тебя!». Всегда добрый и нежный в трезвом состоянии Деннингс велел снова включить софиты и, назвав это кинопробой, во всеуслышание велел оператору снять, как Риган задувает свечи и разрезает торт. После чего пообещал сделать из нее кинозвезду. Риган казалась бодрой и даже веселой. Но после ужина, когда стали открывать подарки, ее хорошее настроение как будто улетучилось. Ни слова от Говарда. Крис позвонила ему в Рим, но на том конце провода ответили, что в отеле его нет вот уже несколько дней, а нового телефонного номера ее бывший муж не оставил. Он где-то на яхте.

Крис попыталась найти ему оправдание.

Риган с подавленным видом кивнула и в ответ на предложение матери съездить выпить коктейль покачала головой. Не сказав ни слова, она отправилась в подвал, в игровую комнату, где оставалась до тех пор, пока не пришло время сна.

На следующее утро, открыв глаза, Крис увидела в постели рядом с собой полусонную Риган.

– Что случи… что ты здесь делаешь, Риган? – улыбнулась Крис.

– Мам, кровать тряслась.

– О господи, ты с ума сошла! – Крис поцеловала дочь и накрыла одеялом. – Спи, еще рано.

То, что показалось ей утром, было началом бесконечной ночи.

Он стоял на краю пустой платформы метро, прислушиваясь к грохоту поезда. Грохот этот заглушал боль, которая была с ним всегда. Как пульс, слышимый лишь в тишине. Он переложил портфель в другую руку и посмотрел в тоннель. Точки света. Они уходили во тьму, как маяки отчаяния.

Кто-то кашлянул. Он посмотрел налево. На полу в луже мочи сидел заросший седой щетиной бродяга. Взгляд желтоватых глаз устремлен на священника с печальным, суровым лицом.

Тот отвернулся. Сейчас он подойдет и начнет скулить.

Можете помочь бывшему алтарному служке, святой отец? Можете?

К его плечу прикоснулась испачканная в блевотине рука. Он попытался нащупать в кармане священный образок. Зловонное дыхание тысячи исповедей – с вином, чесноком и затхлыми смертными грехами. Они отрыгаются все разом и смердят… смердят…

Священник услышал, как бродяга поднимается. «Не приближайся ко мне!»

Бродяга за его спиной сделал шаг. «О, ради всего святого, оставь меня в покое!»

– Как дела, святой отец?

Он поморщился. Обмяк. Не смог обернуться. Был не в силах искать снова Христа в зловонии и пустых глазах, Христа в гноище, крови и экскрементах, Христа, которого не могло быть. Он машинально потрогал рукав пальто, как будто нащупывал незримую траурную ленту. И смутно вспомнил другого Христа.

– Я католик, святой отец!