Они соревнуются – кто больше найдёт, кто быстрее наполнит корзину. Отец поддаётся, Всеслав знает это, но всё равно гордится своей победой. А вечером мать жарит грибы с луком, и запах стоит такой, что слюнки текут ещё до того, как еда оказывается на столе.

Всеслав осторожно срезал маслёнок, поднёс к лицу. Запах детства, запах беззаботных дней, когда будущее казалось бесконечной дорогой приключений.

Грудь сдавило от внезапной тоски. Он закрыл глаза, сжимая гриб в ладони, чувствуя, как скользкая шляпка податливо мнётся под пальцами.

Когда Всеслав открыл глаза, лес исчез. Вместо хвойного аромата – спёртый воздух избы. Вместо упругого мха под коленями – жёсткая лежанка. Вместо гриба в руке – пустота и неподвижность.

Реальность обрушилась на него всей своей тяжестью. Всеслав моргнул, прогоняя остатки сна, но горечь пробуждения не уходила. Снова бесконечные часы ожидания. Снова боль и беспомощность.

Запах жареных грибов настиг Всеслава, разлившись в воздухе призраком прошлого. Он лежал с закрытыми глазами, но видел так ясно, словно это происходило сейчас: день летнего солнцеворота, когда вся деревня собиралась у большого костра. Их дом гудел от гостей и родичей, а мать хлопотала у печи с самого рассвета.

Всеслав видел, как Милава отводит рукой прядь волос, выбившуюся из-под платка, как наклоняется над сковородой с шипящими маслятами. Пар поднимается от чугунной посудины, а мать ловко переворачивает грибы деревянной лопаткой. Рядом в глиняных мисках уже ждут своего часа квашеная капуста, моченые яблоки и пироги с разными начинками.

– Всеславушка, отнеси-ка отцу медовуху, – говорит она, не оборачиваясь, чувствуя его присутствие спиной.

И он бежит через двор, бережно неся глиняный кувшин, гордый оказанным доверием. Отец с дядьями сидит на лавке, обсуждает будущий урожай, охоту, деревенские новости. Увидев сына, прерывает разговор, принимает кувшин с шутливым поклоном.

– Растёт помощник, – гудит дядька Мирослав, треплет Всеслава по вихрастой макушке. – Скоро совсем мужиком станет.

Вечером, когда солнце клонится к закату, все выходят на поляну. Девушки водят хороводы, парни состязаются в силе, старики рассказывают былины. А потом прыжки через костёр – испытание смелости и очищение огнём. Всеслав помнил, как впервые прыгнул в тринадцать лет – коленки дрожали, но он не показал страха. Отец смотрел с гордостью, мать крестилась украдкой.

Тепло разливалось по телу от этих воспоминаний – тепло семейного очага, радость праздника, чувство принадлежности к чему-то большему. Каждый угол их дома, каждая трещинка на столе, каждая половица пола – всё хранило отголоски тех счастливых дней.

Но тепло внезапно сменилось холодом. Всеслав открыл глаза, и реальность обрушилась на него тяжелее любого камня. Никогда больше он не поднесёт отцу кувшин с медовухой. Не прыгнет через праздничный костёр. Не закружит в танце деревенскую девушку.

Отчаяние проросло внутри, словно ядовитый корень, отравляя каждую мысль. Даже самые простые радости – сесть за общий стол, поднести ложку ко рту, выйти во двор – стали для него недостижимыми, как звёзды в ночном небе.

Всеслав резко вынырнул из омута воспоминаний, словно пловец, достигший поверхности после долгого погружения. Сердце колотилось в груди как пойманная птица, а глаза, широко распахнутые, уставились в потолок избы. Каждая трещина между почерневшими от времени бревнами была ему знакома – сколько раз он рассматривал их, лежа здесь, беспомощный и неподвижный.

Горечь поднялась к горлу жгучей волной. Всего два месяца назад он стоял на Орлином Выступе, готовясь прыгнуть в глубокие воды озера Светлого. Тогда весь мир лежал у его ног, а будущее казалось бескрайним, как летнее небо над Тихомирьем. Он верил, что его ждут великие дела, что старые предания о северном сиянии в ночь его рождения – не пустые байки, а знак особой судьбы.