У Адама была большая голова желтого цвета, взрослые глаза и худенькое тело, такими изображали обычно немецкие иллюстраторы тогда детей.
Младенцы были белые, жирные, нежного цвета, и доступ к ним для живых детей был закрыт. Но сын сторожа, Иван, был товарищ Адама, и когда посетители расходились, Иван приходил помогать отцу. Вместе с ним приходил и Адам. Они помогали более взглядами, нежели руками, осматривая шкапы, и случалось, подбирали утерянные посетителями носовые платки и другую подобную мелочь, радостно отдавая все это сторожу. Адам больше притворялся, что нагибается. Он смотрел на младенцев со страхом и любопытством. Постоянный обзор Невы, ее отесанных берегов и плававшая в жирном солнце глазунья куполов, весь ложный приневский мир получал свой смысл и значение, если в его центре стояли – белые, переходящие в лимонный цвет младенцы. Адам припоминал странные вещи, – как однажды сползло ночью одеяло с толстой, старой Христины – и она показалась ему беспорядочной кучей колонн, неожиданно крепких и белых, каких-то круглых вышек, словом, напомнила чуть отретушеванные чертежи какого-то храма, из которых отец делал картузы для табака и которые он потихоньку таскал из лавки. От этого белого цвета начинало биться сердце.
(Архив В. А. Каверина)
Как и в набросках, прокомментированных З. Н. Поляк543, здесь фигурирует семья Швальбе; использовано также имя Осип – Иосиф. Развернута метафора «колонны-женщины» (ср. позднее в «Малолетнем Витушишникове», гл. 2 и 37). Однако с кем должен быть идентифицирован Адам – с биографическим Адамом Швальбе, т. е. отцом Кипренского, или с самим Кипренским, имя которого в этом случае оказывается замещено отцовским, – сказать достаточно трудно.
Зато определенно можно говорить о предшествовании приведенного текста – «Восковой персоне». Ср. Иосифа Швальбе в шустер-клубе и адмиралтейский кабак в 7-й главке «Персоны» с пьющими и поющими петербургскими французами и немцами («…сидел немец и пел немецкую песню»; в стилизованных примечаниях к 1-му изданию повести строчки из песни пояснены так: «Немецкие стихи Вилима Ивановича Монса; немецкая песня, сочиненная им»). Очевидна и связь с темой и описанием кунсткамеры (ср. особенно: «Золотые от жира младенцы, все лимонные, плавали ручками в спирту, а ножками отталкивались, как лягвы в воде. А рядом – головки, тоже в склянках»). Столь же очевидны стилистические различия, но в стиле первой главки «Пастушка» уже намечен переход к сказу.
Прибалтийский этюд Юрия Тынянова
«Малая» проза Тынянова не собрана и до сих пор известна читателю не в полном объеме и составе. Один из ранних опытов, остающихся за пределами основного собрания, – рассказ «Попугай Брукса» (1925) – перепечатан в «Даугаве» (1987. № 1). «Два перегона» были опубликованы в издании, раритетность которого задана самим его жанром: «Литературная газета». Однодневная газета ко Дню печати, 2 мая 1929 г.
Этюд этот лишь с большой натяжкой можно отнести к путевым очеркам или чему-то подобному. Но возник он именно в результате путешествия. В октябре 1928 г., не дожидаясь верстки романа о Грибоедове (первое книжное издание) и тома статей (еще не имевшего названия «Архаисты и новаторы»), Тынянов выехал на лечение в Германию (документы оформлялись с трудом, разрешения пришлось добиваться через начальственных лиц – зав. агитпропом Ленинградского обкома А. Стецкого и руководителя городского ГПУ Егорова). Помимо лечения Тынянов занимался в Берлине некоторыми издательскими делами, связанными с немецкими переводами произведений современных русских писателей; среди немногих литературных собеседников его – Роман Гуль и Овадий Савич. В декабре он отправился в Прагу, выступил в Пражском лингвистическом кружке с докладом по проблеме литературной эволюции и вместе с Р. О. Якобсоном написал тезисы «Проблемы изучения литературы и языка», ставшие впоследствии знаменитыми. В январе вернулся в Берлин и в том же месяце выехал на родину.