Можно было бы специально рассмотреть мотив пустоты в прозе Тынянова или соотношение рассказа с некоторыми его литературоведческими идеями. Но эти темы выходят за пределы настоящей заметки, которую уместнее заключить собственной констатацией Тынянова: «Мой Киже вошел в пословицу…»541.
Еще о замысле «Пастушка»
В рукописях Тынянова, находящихся в составе домашнего архива В. А. Каверина, имеется ряд упоминаний о замысле «Пастушка» и один связный набросок. Все упоминания содержатся в перечнях тем предполагавшейся (в основном неосуществленной) новеллистической прозы. В одном из таких перечней (в блокноте с черновиком предисловия и оглавлением «Архаистов и новаторов») есть пункт: «Кипренский (сифилис, убийство…)». Название: «Пастух» (исправлено из «Пастушок»). Далее здесь варьируется имя (в отличие от других планов не в суффиксальной, а в корневой его части): Сафилис, Сюфилис («Пастух Сюфилис»). Другой подобный перечень (того же времени), состоящий из 16 пунктов (некоторые из них названы в: ПТЧ. С. 32542), открывается записью: «1. Пастушок (Кипренский)».
В блокноте 1929 – начала 1930 г. содержится следующий перечень:
1. Алябьев – бандит
2. Держ<авин> – шул<ер>
3. Крылов – —“—
4. Панкр<атий> Сум<ароков> – фальшивомо<нетчик>
5. Баратынск<ий> – взломщик
Ф. Вийон Д. Лондон
Д. Дефо
О. Генри
Котошихин
Монс
6. Кипренский (выделено Тыняновым. – Е. Т.)
7. Грановский (?) Некрасов
(Достоевск<ий>?)»
Ненумерованные записи, особенно те, что расположены правее, фиксируют более далекие для автора возможности или даже просто указывают «прецеденты». Впрочем, Котошихин может связываться с замыслом «Обезьяны и колокола», а В. И. Монс фигурирует в «Восковой персоне» – не только как придворный, но и как стихотворец.
Объединение под одним (7-м) номером двух-трех имен показывает, что здесь «семантический ореол» азартных игр превалировал над собственно personalia.
Однако самое существенное – «сверхтема», которая обозначена в заголовке и мыслилась, вероятно, в плане противопоставлений, как Dichtung und Wahrheit, или – в опоязовской терминологии – «искусство и быт»; конкретным признаком должно было выступать «криминальное» (выбор, ведущий к пушкинской теме «гений и злодейство»).
Замысел «Пастушка» приближался к стадии последовательной текстуальной реализации. Приводим текст сохранившегося фрагмента:
Герман был немец
Пшк
Адам Швальбе был немец.
Отец его Иосиф Швальбе выехал из Саксонского городка, потому что налоги там усилились и больше нельзя было торговать цыгарами прибыльно, как ранее.
Опустив желтые усы в пиво, отец говорил теперь в Шустер-клубе на Гороховой:
– Nna-nu.
Это слово, nna-nu, значило, что дела его идут у него нехорошо, а именно: рядом, на третьей линии Вассили-Остров открыл лавку другой немец и изобразил табашный лист, чтобы привлечь покупателей.
Родина уже далеко-далеко, братья там уже старики и забыли его давно-давно.
Нужно взять еще одну кружку желтого пива, нужно стукнуть по столу и спросить еще немного горького моченого гороху. У меня нет чахотки, и я сейчас запою здесь тонким детским голосом, глядя на эти дивные картины, на эту страшную русскую охоту с таким красным русским выстрелом, – не правда ли? – и на турецкий, совсем сказочный пейзаж, где у дамы или девушки, где у этой девчонки, такие действительно зеленые толстые груди, – не правда ли? – сейчас я запою:
Банки с младенцами стояли на полках и в кабинете Академии Наук, на Васильевском острове.
Цыгарная лавка Иосифа Швальбе была неподалеку от Академии Наук, и Адам по воскресеньям, надевая новые длинные панталоны и синий сюртучок, уходил туда смотреть младенцев.