У Габдельгазиза запершило в горле, сердце затрепетало, как птица в клетке, дыхание перехватило. Собрав последние капли мужества, он выдавил из себя:

– Бабай, кто же ты будешь?

– Я пресвятой Ильяс, в предрассветный час я прихожу к своим заблудшим детям, чтобы указать им путь. Как же ты меня не узнал? Обижаешь.

Не придавая значения обиде старика, Габдельгазиз дрожащим голосом осмелился спросить:

– В чём же твой секрет, дедуля?

– В земляной груше, не знаю, как его там, по-новому, по-научному. Ты должен её вырастить и накормить свой народ. Это твоя святая обязанность. Рассветает. Скоро петухи пропоют. Мне пора. Коснись моей бороды, это придаст тебе силы.

Габдельгазиз, пытаясь унять дрожь в пальцах, потянулся к бороде старика, но тут совсем другой голос прервал его прекрасный сон:

– Да отстань ты, пьянчужка несчастный!

Это жена сбросила со своего плеча его руку. Но привычная грубость жены никак не омрачила его радостного настроения. Всё его тело и душа были наполнены новой идеей, вдохновением. Он знал, каким образом ему удастся вернуть своему народу место в ряду великих наций мира. Ключ к этому в его надёжных руках.

Всё ещё находясь под влиянием своего удивительного сна, Габдельгазиз, весело насвистывая, умылся, выпил несколько чашек чая и уселся за книги по сельскому хозяйству, перелистал энциклопедию. Вполне удовлетворённый полученной информацией, он подошёл к зеркалу и начал одеваться с особой тщательностью, будто собираясь на ответственную встречу или на свидание с любимой женщиной.

Его жене, содержащей на свою маленькую зарплату троих детей и уже давно нигде не работающего мужа, не понравилось, что Габдельгазиз слишком долго вертится перед зеркалом.

– Последний костюм, что ли, идёшь пропивать, – раздражённо проворчала она.

Эта несерьёзная реплика не бросила тень на его сияющее от счастья лицо. Он измерил несчастную женщину презрительным взглядом:

– Не зря про вас говорили в старину: волос длинный, ум короткий. А теперь уже и волос короткий, оттаскать не за что. Разве ты не заметила во мне коренных изменений, что я фактически заново родился?

Но женщина, даже не взглянув мужу в лицо, схватила его за рукав коричневого в полосочку костюма:

– Издеваешься?! Это твоя благодарность за то, что кормлю, пою тебя уже столько времени, бесстыжий! Мне эти твои перерождения вот где сидят, – прокричала она и, бросившись на кухню, схватила чугунную сковородку с деревянной ручкой и ринулась на мужа.

Габдельгазиз, здоровенный плечистый мужчина, спокойно мог бы справиться со своей невысокого роста худенькой женой, но посчитал кощунством начинать благое дело дракой с беззащитной женщиной, однако, на всякий случай всё же приняв боксёрскую позу (кто её знает, бережёного бог бережёт), попытался усмирить её гнев:

– Ладно тебе, жена, не горячись! У меня ведь очень большие планы, скоро ты будешь в ряду самых богатых женщин города, будешь вкусно есть, сладко пить, ходить в золотых и серебряных украшениях. Старшую дочь отправим в Америку учиться, хватит ей возле нашего вонючего Булака гулять.

Последние слова мужа, пронзив сознание женщины, дошли до её руки со сковородкой, и она непроизвольно мягко опустилась, не причинив Габдельгазизу никакого вреда. А вдруг он не врёт… Выглядит очень серьёзным. Даже самой обозлённой женщине хочется верить в лучшее, надеяться на что-то.

А Габдельгазиз, тем временем, шаркнув каблуками чёрных ботинок, высоко подняв голову, гордо удалился. Ему для выполнения завета седобородого старца оставалось только раздобыть денег, найти богатого человека, который так же, как и он, проникся бы идеей спасения своего народа. Сам Габдельгазиз уже лет пять, наверно, никаких денег в глаза не видел, но знал, что у его двоюродного брата Сайфи, занимавшего когда-то ответственный пост и за это время сколотившего приличное состояние, частично от выгодной продажи двух садовых участков, машины и гаража, кругленькая сумма лежит совершенно без движения, и вполне могла бы пригодиться в качестве начального капитала. К тому же у Сайфи ещё оставалась иномарка, которая тоже была бы весьма полезна для ускорения процесса реализации судьбоносной идеи. Однако прижимистость Сайфи ему также была известна. Всё новое принимается с трудом. Национальное самосознание находится в зачаточном состоянии, к высоким идеалам нет никакой устремлённости. Так что холодное сердце совершенно приземлённого человека едва ли удастся растопить призывами жить национальными интересами. «Я татар и так люблю», – может сказать он и, перевернувшись на другой бок, уснуть в обнимку со своим денежным мешком. Габдельгазиз делит своих соплеменников на две категории: одни – бедные, другие, которые посостоятельней, – скупые. Сайфи в основном относится ко второй категории. Однако в каждом человеке можно найти слабинку, которая не даст ему устоять перед дьявольским искушением.