Тогда, припёртый к стенке, он вынужден говорить правду:

– Нас не спрашивали, взяли да отправили. Я не политик, я – крестьянин.

Всё равно он так и ушёл из этой жизни с твёрдой верой в идеалы коммунизма. Как бы мы ни ругали сейчас коммунистов, Советы, но одного у них не отнимешь – умели они, одурманивая умы и души, заставить верить в свои идеалы, добиться хотя бы политического единодушия.

Всякое бывало в период работы отца заведующим сельмага. Я хорошо помню, как у нас гостили разные ревизоры, финансовые работники. Если хорошенько покопаться, то невозможно найти ни одного человека в деревне, который не приходился бы роднёй. Денег у людей нет, в колхозе все работают бесплатно, за палочки – трудодни. Отцу надо продать товар, а людям нужны хотя бы предметы первой необходимости – керосин, соль, спички, а мужчинам ещё и выпивка, сигареты. Эти так и вьются возле продавца, как лиса, увидевшая сыр, умоляя дать в долг. «Набиулла-эзи, сжалься, умираю ведь, ну запиши в свой журнал хоть в двойном размере!» Но когда приходит день расплаты, естественно, никто ничего не помнит, дескать, в журнал продавец мог записать что угодно, своя рука – владыка.

А ревизорам всё равно, кто оплатит. Ырастрата, как говорят, она и в Африке ырастрата. Разия-апа, младшая сестра отца, очень решительная журналистка, живущая в райцентре, как-то зашла проведать отца и, узнав, что он сдаёт сельмаговские дела, спросила:

– Эзи, а кого взяли на твоё место?

– Корову взяли, – ответил отец, имея в виду, что пришлось продать корову, чтобы погасить растрату.

Только сейчас становится понятным, что заведующий сельмагом Набиулла был для своего времени весьма сведущ в бухгалтерских делах. На своих деревянных счётах он отщёлкивал довольно крупные суммы, да так, что ни один заезжий контролёр не мог подкопаться, хотя и чувствовал какую-то хитрость, но ничего обнаружить не мог. Головной мозг отца, видимо, был разделён ровно пополам (как чёрно-белая голова Хрущёва на скульптуре Эрнста Неизвестного): одна половина отвечала за всякие счётно-расчётные процессы, другая – за словесное искусство. Эта часть мозга и подвигла его к ведению дневника. Кстати сказать, восемь его детей по образу мышления тоже делятся ровно пополам: сыновья – все филологи, хотя по образованию филолог только я, другие: кто медик, кто агроном, кто зоотехник, но всё равно они склонны к работе с помощью языка, речи.

Дочери же в основном отдали предпочтение точным наукам. Если для медика Афгата произнести часовую речь не представляет никакой трудности, то для моих сестёр, Лилии и Сарии, закончивших физико-математический факультет, легче решить несколько математических головоломок, чем произнести хотя бы короткий тост. И живут они просто, без особых претензий, работают в средней школе, воспитывают своих и чужих детей, скромно служат своему народу.

Да, хромой Набиулла имел ещё одну маленькую слабость, которую нельзя оставить без внимания, – сколько я его помню, он вёл дневник. Небольшой философский отрывок из этого дневника я и привёл в начале этой главы. Из-за того, что нам пришлось пережить пожар, несколько раз переезжать с места на место, большинство рукописей не сохранилось. В своих записях-воспоминаниях, рассуждениях он предстаёт более глубоким и целеустремлённым, пытающимся осознать понятия космического масштаба. Видимо, таким образом излагая на бумаге свои взгляды на жизнь, он пытался понять самого себя. Он вёл эти записи не для того, чтобы оставить их в истории. Все эти записи, как и «шакирдовские тетради», сохранившие нам жемчужины устного народного творчества, велись только для себя.