Взлететь, растаять в море голубизны…
Приди, о мать! Поцелуй на прощанье сына!
Новым мессией покину я мир… Но сперва,
Со сломанной саблей, с петлёй на шее стоя,
Последние, гневные произнесу слова.
И тучами в небе станут мои проклятья,
Наземь посыплются ливнями жгучих стрел, —
Горы обрушатся, хлынут потоки крови,
Земля покроется грудами вражьих тел!
Станут мои проклятья клинками молний,
В землю вонзят возмездья стяг огневой,
Встав на груди угнетателей, справят праздник —
Грозный, торжественный праздник свой…
Не плачь, моя мать:
«Разлучили меня с сыночком!..»
Слёзы и стоны замкни в груди.
О мать! Прошу тебя, мать: когда я погибну,
Снова борца молодого роди…
V
Цветы я посеял, о мать, цветы огневые,
Пусть прорастут – ведь должны прорасти они?
Под свежею лаской весенних, утренних ветров
Пусть расцветут – ведь должны расцвести они?
Когда ж расцветут, когда огнём запылают,
О мать моя, пусть люди их соберут
И пусть мой памятник – мой надгробный облик —
Пламенем алых цветов обовьют.
Пусть будет высечен на моём надгробье
Вечно смеющийся охряно-рдяный рот!
А на груди
«Казнённый пророк» – напишите,
Пусть эту надпись каждый прочтёт.
Вот мой кинжал, о мать, закалённый, острый!
Желанье сыновнее выполни до конца:
Убей меня, а из крови моей горячей
Снова роди молодого борца!
Я вышел в мир, желая привольной жизни,
Но злобные джинны мне преградили путь.
Я крикнул: «Свободу!» —
Они же меня схватили,
Руки скрутили, опутали грудь…
Я стал соловьём, взлетел на весенний тальник,
Чтоб людям вольные песни петь,
Они же и тут не отстали – ловцами стали,
Меня завлекли в коварную сеть.
Я взмыть хотел, воззвать к родному народу,
Крылья уже развернул, но они опять
Меня окружили, кровавые, чёрные птицы
Стали кричать, заставили замолчать.
Где ж вольная жизнь, о мать? Где полною грудью
Можно вздохнуть? Где свет и простор?
Или же где та бездонная пропасть, в которой,
Прячась, оплакивать свой позор?..
Солнце – свидетель, что я за свободу бился, —
Оно повидало меня в разгаре грозного дня!
Увы, палачи, безжалостные злодеи —
Они убили… Они казнили меня…
Но нет! Я не умер! Нет, я ещё не умер!
Дайте кинжал мой, дайте скорей, прошу!
В последний раз
Мой последний завет предсмертный
Всему народу провозглашу!
Эй, угнетённые! Скорбные! Дети страданий!
Голодные! Падшие! Мученики! Рабы!
Идите сюда! Все, кто в угрюмых шахтах,
В клетках тюремных, в когтях судьбы!
Я вам расскажу о пороках и преступленьях
Тех, что пируют в залах роскошных дворцов,
О бурях грядущих, о наводненьях гнева…
Слышите?! —
Ах, не идут… Не слышат мой зов…
Сил ещё нет у них… Подняться не могут —
Их руки в оковах, мучатся взаперти…
Они – во тьме, в угрюмых колодцах жизни,
Больны, голодны… Не могут ко мне прийти!..
1920
Голод-патша[4]
Ночь… бесхозная пустошь вокруг…
Невесёлые мысли кружат.
Я кричу… Крик тяжёл и упруг…
Никого…
Только ветры блажат —
Озабоченно и тяжело,
Умножая в душе жуткий страх.
Песня ветра – о том, как жилось
В этих богом забытых краях
В безысходной смертельной тоске…
…Краснолицый правитель стоит;
Устрашающий взгляд – вдалеке;
Груды тел и костей – жуткий вид…
Аккуратно причёсан; седой,
Цвета местной земли борода;
Перелётный чужак-богатырь,
Где он царствовал – мёртвый пустырь.
Властелин здешний – голод-патша;
Обнажённый клинок – палаша,
Он свидетель бессчётных боёв,
Им порублена уйма голов.
Вот упал сын свободной страны
К неприступным господским ногам,
К небесам руки обращены,
Губы шепчут одно: «Хлеба! Нан[5]!»
Моя клятва
Взываю к тебе:
Эй, угнетённый,
Обманутый, утопший в крови народ!
Не в силах терпеть этот ужас, знамёна
Любви поднимем и двинем вперёд!
(Вытащу из крови народ трудовой
И к вечному счастью выведу его!)