Покровы с тайн срываются ретиво.
Чему вы удивляетесь? Их нет!
Их нет, чудес!
А в цирке – просто фокус.
А книжку эту написали ТАК.
А ТАК кино рождалось.
Очень просто!
Как страшно всё!
Как всё тоскливо просто.
Ведь верил в чудо маленький чудак!
А сердце-то – одни желудки эти…
Душа? Да просто выдумал поэт!
Всё просто!
Просто происходят – дети!..
Вот-вот…
А тайны кончатся на свете –
какой тоскою выстудится свет!..
Награда
Не довелось – во главе парада.
Работал, где скажут, что дадут.
Но вот и ему досталась награда –
медаль за доблестный труд.
Вот в полдень в цехе народ и собрали
по случаю по сему.
И поздравляли, и руку жали.
И хлопали. Как не ему.
Он плохо видел, неважно слышал.
Стоял в голове гул.
Потея, он к микрофону вышел –
как будто с обрыва шагнул.
Толпа столикая в дрожь бросала.
Горло сковал испуг.
Но что-то, горевшее в полнакала,
вспыхнуло в нём вдруг.
– Товарищи, я говорить не умею.
И в хоре я не пою.
Я две вот этих руки имею.
И голову, значит, свою.
Спасибо, страна мой труд разглядела.
Большое значенье – медали.
Но если руки скулят без дела –
на кой, извиняюсь, дали?..
Нет, говорят, сырья на детали.
Мы все невиновны вместе.
Тебе же двести нарисовали?
Ну да… Только я не про двести.
А если и ТАМ так медали дают?
Показывать не устали.
Ведь сколько металлу! И льют, и льют!
Ведь каженный день медали!..
Конфуз получился. Задумался зал.
Замглавного вывел из спячки.
– Пал Палыч скромен, – с улыбкой сказал. –
И чист, фигурально, как мальчик.
Похлопали. Руку пожали. Сошло.
Качало его – как «под мухой».
А после мастер назвал «ослом».
И пальцем крутнул
над ухом…
«Выходит, человека проглядели…»
Выходит, человека проглядели…
Вдали от сына умирает мать.
Устала ждать.
Пустынно у постели.
Сын не придёт её поцеловать.
Не назовёт, как в детстве.
Не заплачет…
А сын – на зависть!
Говорлив.
Лобаст.
Да недосуг.
В заботах весь.
В удачах…
Но о таком не скажешь:
«Не предаст».
«Кто эту тысячу приговорил…»
В результате утечки газа из магистрального газопровода под Уфой взрывом были сброшены с рельсов и сгорели два встречных пассажирских поезда, в одном из которых ехали на отдых дети.
Кто эту
тысячу приговорил?
Кровью и пламенем
ночь одарил?
Кто уготовил горящие дали,
ад про которые помнит едва ли?
Чьи они, чёрные трупики эти?
Чем, перед кем провинились дети,
радость которым сулила езда
в мирных (мгновенье назад) поездах?
Что это было? Рок? Святотатство?
Кара, доставшая сквозь облака?
Наше извечное головотяпство?
Или преступная чья-то рука?
Как ни ответь – утешенья не будет.
Боль умирающих
разум сечёт.
Так неужели беда не разбудит,
чтобы себе
предъявили мы счёт?
Сколько трагических прецедентов
Память выстраивает
вдоль пути!
Так через сколько ожоговых центров
надобно совести нашей пройти?
Винтик
Жил человек, из кожи лез, трудясь.
В авралы поднимался из постели.
Ни дачи, ни машины отродясь.
Зато жена ушла. И облетели
кудрявые и буйные власы.
Икра? Да что вы? Твёрдой колбасы
на мог достать. Он честен был и скромен.
С зубами плохо. Так-то был доволен.
А много ли нажи2л? Вот язву – нажил.
Да мало по2жил. Ну, не повезло.
И всё-таки он белый свет уважил.
И, злом помятый, не смотрел он зло.
А в честь его – ни радио, ни медь.
Но как живуч! Не перевёлся ведь!
Другой – в прорыв!
(Даруй, судьба, удачу!)…
О «винтик» наш!
Люблю его. И плачу.
Чернобыль
Такое солнце яркое светило!
Такая благость по земле плыла!
Алели мальвы.
Жарко суетилась
на колесе подсолнуха пчела.
Медовым соком наливались груши.
На грядке
выгибались огурцы.
И, крылышек упругость обнаружив,
взлетали
неуклюжие птенцы…
Нет, не о том моей душе страдалось,
что всюду ожидал меня искус –
но всё, что щедро глазу открывалось –
ни в руки взять,
ни испытать на вкус…