Прочитаю, что захочу.
Разгляжу. Изучу. Заучу.
Будет время…. Вот будет время…
«Когда над землёю летаешь…»
Когда над землёю летаешь,
взираешь на мир с высоты,
мне кажется, что обретаешь
божественный мир доброты.
Так всё с высоты откровенно,
мало так
и обнажено,
что сердце твоё непременно
отцовской тревогой полно.
И хочется ринуться сверху,
прикрыть своим тонким крылом
и пашни, и горы, и речку,
и город, где мирно живём.
Знергия
Растёт цветок.
Из солнечного спектра
он выбрал цвет. И радуется глаз.
Подсолнухи ломаются от ветра.
Бьют родники.
И вспыхивает газ.
Гремит гроза, пропахшая озоном.
Дымит труба. Несутся поезда.
И бабочка порхает над газоном.
И соки устремляются
к плодам.
Под пальцами рождается элегия.
С улыбкой лепит первые слова
дитя.
Мир жив, покуда есть энергия…
А я живу – покуда мысль жива.
Из книги «Тревога» (1990 г)
Памяти безымянной деревни
Скопирован крапивой контур дома.
Площадка возле – двор когда-то был.
Но до сих пор всё жмутся к ним знакомо
деревья, тропки, редкие столбы…
Труба печная… Нет, не от пожара.
Ушли сначала дети. Кто куда!
Привычных вёдер тщетно ожидала
в колодце застоялая вода.
В полях всё васильки. Да молочаи.
За хлебом – в город.
«Эк настала жизнь!»
На письма всё ж обиженно молчали.
Потом перекрестились – и снялись…
Там всякие.
Выдумывают плазму.
И вкалывают просто за рубли…
Как мало не поддавшихся соблазну,
сумевших не отречься от земли!
Хозяйским обойдённые вниманьем,
сутулясь, чахнут яблони в саду…
Начало ли, конец повествованью?
Но я и там ответа не найду,
где, раненые памятью о лете,
ещё держа глазами васильки,
накормлены, при тёплом туалете
тоскуют о деревне старики…
Липа на проспекте
Заботу о ней
проявляют.
Укрыли в асфальт провода.
Из шланга её поливают –
журчит по асфальту вода.
Под стволик, асфальтом зажатый,
кладут удобренье: расти!
Есть шефы – из школы девятой.
В чести у них липа. В чести.
В достатке и солнца, и влаги…
И, сил животворных полна,
цветы, как победные флаги,
в июле раскрыла она…
Но только… Не будет похожих.
Асфальт неподатлив и груб.
Слетают под боты прохожих
созревшие шарики. Хруп!
И листья слетают урочно
на мокрые чьи-то следы…
И запах забылся цветочный.
И смыло с асфальта плоды.
И словно какая-то малость
ушла из её красоты.
И словно в ней что-то сломалось.
Весна. Но унылы листы.
И снова цветения время.
Но что ей цветы без числа,
коль некуда сбрасывать семя,
чтоб новая жизнь проросла!..
Яблоня
Её к земле тянули яблоки.
Струились трещинки ствола.
И вот с колен подняться на ноги
она однажды не смогла.
Но снова цвет держала бережно,
как бы приподнятая им.
И вновь цветка не стало белого.
А стал он шалом наливным.
И вился аромат над кроною.
Не замечал случайный взгляд
ствола уродливого, чёрного.
А видел: яблоки висят.
Сгибалась медленно до осени.
Как снегирей пылала стая…
Пока не вызрели – не сбросила.
А после рухнула – пустая…
Через тысячу лет
При самой удаче великой
(Не вспыхнет большая война.
Спасусь от болезни столикой.
Не тронут огонь и шпана.
Удастся сберечься от зелья.
Меня не завалит безделье.
Не высушит зависть. Иначе –
минует любая напасть)…
При самой великой удаче
мне в эти года
не попасть.
Зачем же я взглядом тревожным
опять и опять загляну
в тот край, для меня невозможный,
в запретную эту страну?
Враждуют ли там? Перестали?
Как нервничают города?
И чист ли там воздух?
Чиста ли?
Жива ли речная вода?
Слышна ли там песня удода?
Не вымерли
кобра и волк?
Зачем мне такая забота?
Ведь я же
навеки умолк.
Давно погрузился в потёмки…
Но острые щупальца глаз,
ещё не родившихся, странных
(потом они будут – потомки)
тревожат из далей туманных:
«Ты помнишь,
ты помнишь о нас?»..
Тайны
А в мире тайн всё меньше.
Разве диво?
Теперь так модно открывать секрет!