Так получилось, что свои дни Елизавета Моисеевна закончила в богадельне закрытого в то время Севастополя. О смерти ее я узнал много времени спустя. Подробности последних ее испытаний мне неизвестны. Но вот ведь чудо какое: спустя двадцать лет удалось разыскать полу-осыпавшийся заброшенный холмик на старом городском кладбище. Матушка вымолила себе крест на могилу!

Земля здесь обильно полита кровью русских солдат и моряков. Где-то вдали виднеется мыс Фиолент и за ним угадываются безкрайние морские просторы. Голубиная чистая душа Елизаветы после многоскорбной жизни, несомненно, в тех местах, «где несть ни болезнь, ни печаль, ни воздыхание»…

Когда бываю в родном городе, всегда стараюсь прийти на место, где проходило мое детство. На месте бывшего дома – заасфальтированные дорожки. Стоит лицом к реке высокий – во весь рост – новый памятник Суворову. Чужой. Старый бюст полководца, почти живой, вполне мог бы произнести фразу: «Без добродетели нет ни славы, ни чести», а новый памятник – что-то не верится… Подхожу к одному оставшемуся в сторонке знакомому дереву и говорю ему: «Ну, здравствуй! Узнаешь?»

Второй день после праздника Сретения Господня, 16 февраля 2006 года. Мы с Ольгой побывали в церкви Рождества Богородицы в Микуличах, а теперь знакомая привела нас к дому, где жил покойный батюшка Николай.

Это, впрочем, не дом, а обычная украинская хата с небольшим огородом. Первое, что мы увидели, – умилительная картинка. На подоконнике сидит красивая черно-белая кошечка и тщательно вылизывает себя. Сразу повеяло каким-то теплым старинным уютом…

Раба Божия Екатерина выводит матушку Марию из ее комнаты, поддерживая за локоть. Матушка пережила инсульт в декабре, ходит с трудом, в разговоре несколько тянет слова. Старомодная изысканность манер. Непритворное самоуничижение: «Я – грешница, а ко мне такие гости на праздник приехали… ничем я это не заслужила». Казалось, от нее исходит какое-то неизъяснимое благоухание: дух строгости, внутренней собранности и чистоты.

Заводим разговор о простых предметах, обычный для первой встречи: о здоровье, комнатных цветах, поведении кошек и т. п. Беседу нашу иногда прерывает мелодичный звон настенных часов. Видно, что о супруге ей вспоминать тяжело – еще не угасла боль потери спутника жизни. И какая уж память на склоне лет после пережитого недавно тяжкого потрясения и инсульта!

Кисти рук матушки Марии, словно высохший воск, испещренный птичьими следами ушедших времен. Сколько они, золотые, поработали на своем веку, сколько людей накормили, сколько вышили для храма Божия…

Матуся быстро устала. Екатерина ее увела, положила на кушетке, оставив не до конца прикрытую дверь. Затем вернулась к нам продолжить трапезу и беседу. Угодница Божия вскоре забылась неглубоким сном. Черты лица ее заострились. Лежа, она подняла правую руку с вытянутым указательным пальцем, как бы указывая на что-то, явленное только ее духовному взору… Прошло четыре месяца, и нам сообщили, что матушка Мария упокоилась: ушла вослед за отцом Николаем, несомненно, в селения праведных.

Она жила в Киеве на Соломенской улице. Левенкова Лидия Сергеевна, 1937 года рождения. Мой рассказ опирается на услышанное от нее по телефону. Отца Лидии звали Хаим Фельдман, мать была русская. Откуда впоследствии взялось отчество Сергеевна не знаю, не успел расспросить. До пенсии Левенкова работала в объединении Укрконцерт в должности начальника отдела кадров.

Наша встреча, к сожалению, не состоялась. Она догадалась, с какой стороны я проявляю интерес к ее судьбе, а эта сторона была для нее чужой. Говорила она сбивчиво, крайне эмоционально, часто с уводящими в сторону подробностями. Интересующих меня фактов почти не было в ее монологе, но проскальзывали важные и страшные детали того времени: киевской жизни эпохи оккупации.