Иногда, в редкие нехолодные вечера Кристина выносила аперитив на террасу, просторную и заставленную пустующими до весны кадками. И пока мы впотьмах прохлаждались, нам с Макси никак не удавалось привыкнуть к грохоту Ф-18, иногда проносившихся над головой. Яннис умел распознавать истребители по характерному свисту, с которым их тени почти беззвучно появлялись над самой головой. Гром, отставая от фюзеляжей, накрывал как бы второй волной. Аэродром в двух шагах, на вид заброшенный, вдоль которого мы проехали в день приезда, этакий забытый миром колхоз, оказался американской авиабазой.

Для расположения фермы место не самое подходящее, хуже не придумаешь. Но Кристина уверяла, что это лишь вопрос привычки. Многие месяцы в году, особенно летом, местные жители проводят фактически на улице. До глубокой ночи все сидят по своим террасам. И грохота здесь давно никто не замечает.

Яннис, на вид стопроцентный грек, ничем не выдавал в себе французского воспитания. От матери, француженки, он унаследовал лишь французский язык. Изъяснялся он на французском свободно, с едва заметным налётом местных интонаций, но во всём соблюдал молчаливую деликатность, чуждую грекам, я это чувствовал. Человек немолодой, лет на пятнадцать старше жены, на редкость добродушный, хотя и не со всеми открытый, скорее сдержанный, вечерами он не переставал раскупоривать вина, бутылку за бутылкой, словно боялся, что не успеет дать мне распробовать все свои запасы. И я уже понимал, что на ферме спасения мне не будет ни от вина, ни от рассказов о том, как всё это просто на самом деле даётся, было бы желание.

Большую часть своей продукции Яннис сбывал в Германию. Несколько предприимчивых бюргеров из Дюссельдорфа, сбрасываясь, отправляли к нему целую фуру. В их частные погребки раз в год и вывозился весть урожай – вино как правило прошлогоднее, уже немного выдержанное. И так из года в год. Работы было через край, но доход от вина оставался недостаточным, чтобы можно было бросить работу в аэропорту, делился со мной Яннис. Периодами, чтобы управиться в винограднике, приходилось брать отпуск за свой счёт.

Макси к винному хозяйству пока лишь присматривался. Искоса наблюдал, ходил кругами и, чувствуя недоверие хозяина, настороженно гоготал. О планах папаши устроить мальчику квест с посвящением в виноделие Янниса предупредили, но он придерживался своих взглядов на воспитание и особенно их не афишировал. А пока, принимая Макси немного за дебила, доверял ему лишь примитивную садовую работу: подмести, убрать, перетащить.

Макси проводил во дворе весь день и уже не просыхал от заданий, которые ему давали. В перерывах он выгуливал хозяйских терьеров, которые его жаловали как родного и даже спать напрашивались на ковре в его комнате.

Вечером, когда Кристина звала нас ужинать, Макси заявлялся к столу как есть, не переодеваясь. Кристина отправляла его умываться, помыть руки. В старых штанах и рубашке хозяина, мальчуган чем-то напоминал батрачившего сироту, нанимаемого за кусок хлеба. За столом, будучи не в состоянии вымолвить ничего членораздельного от возбуждения, он лишь гоготал. Эмоции зашкаливали. Больше всего на свете мальчик любил семейные застолья. Об этом меня предупреждал ещё Поль. Почти каждый вечер Макси получал от Кристины подарки: футболку, плейер, книгу с картинками. Сердце у неё за мальчугана болело.

Мои подарки сводились к новым совместным развлечениям. В прохладные вечера я выманивал Макси из хозяйственного двора пораньше. И как-то раз перед ужином, решив выпить с ним за компанию какао, который Кристина варила ему как ребёнку, мы заговорили о возвращении домой, об интернате. Я расспрашивал о педагогах, о том, есть ли у него друзья, чем они вообще все живут, чем дышат. Слово за слово, и мы стали выяснять отношения. Макси огрел меня признанием, что я его единственный друг.