Ну а потом такое началось!..
Не помню, как до хутора добрался.
Запомнил только:
зорька… улеглось…
Стою один,
туманится вода…
Но голоса людей уж рядом где-то.
Подрагивает синяя звезда
в ладонях онемевшего рассвета.
Висит над Волгой
удивлённый месяц,
и катер вдалеке
гудит… гудит…
Рассвет и я,
пришли мы к людям вместе.
И – солнце подымалось
впереди!..
1964
«Апрелем улицы продуты…»
Апрелем улицы продуты.
Встаю пораньше неспроста.
Торжественно взлетает утро,
прозрачно крылья распластав.
Своей дорогою старинной
уходят ночь и тишина.
И тает медленно, как льдина,
большая белая луна.
Дожди апрельские,
пролейтесь!
Я по утрам всегда вас жду.
Шуршит сиреневый троллейбус,
а я не еду – я иду!
Наполнены зарёю лужицы,
светлеет тонкий горизонт.
Еще часок – и день закружится,
как голубое колесо!..
…Газеты свежие листает
троллейбус ждущая толпа.
А я иду. И вырастает
за Волгой солнце, как тюльпан.
1964
Порт
Ночной смене
Всё утихает постепенно,
вечерний воздух густ и свеж.
Сбегает зыбко по ступеням
задумчивый фонарный свет.
Забыты до утра заботы,
уснули радость и беда.
Всё утихает.
Лишь работа
не утихает никогда.
Гремят у чёрной Волги краны,
их развороты тяжелы.
И звуки бьются с силой града
в сплочённость летней тишины.
Идёт обычная работа,
работа, нужная всегда.
А звёзды,
будто капли пота,
дрожат
и падают
в суда.
А волны вспененные кружатся
и бьются грудью о причал.
Луна сутулая, как грузчица,
уносит
полночь
на плечах.
1964
Последний снег
Он не искрился, не смеялся,
он на исходе был почти.
И, мне казалось, извинялся,
когда садился на плащи,
на распустившиеся ветки,
на удивлённых малышей:
напомнить им хотел, наверно,
о санках, спрятанных уже.
А мы? Мы снег не замечали,
по хрупким улочкам спеша.
Снег был последним, был случайным,
снег настроению мешал!..
Летел он, неказист и сер,
и прятался в защелья лестниц.
Летел, как будто звуки песни,
которую забыли все.
Он, отвернувшись, таял в лужах,
чтобы весну не разрушать,
решив, что гибнуть – это лучше,
чем всех собою раздражать.
Он задевал ладони, лица,
отчаясь что-нибудь понять…
И умирал, чтоб возродиться,
чтоб снова первым снегом стать.
1964
Баллада мая
Май! – клейких листьев торопливая лепка,
опрокинутые вёдра грозы!
В строчку каплей влетает – «Азы».
Май – азы лета.
Я иду по маю,
и полоски вечерних зорь –
будто алые закладки в книге мая
между страницами дней.
«К ней!.. К ней!.. К ней!..» –
это стучит сердце.
Так вбивают последний крюк скалолазы:
каюк? сказка?
Вместе с ветерком
я пролетаю через взъерошенный сквер,
где шипят гейзеры сирени.
Скорее!
Я сшибаю с веток куски синего неба.
Это – глаза мая.
Это – мгновенья мая,
замеревшие кристаллами.
(Кем, чем станем мы?
Талыми льдинами?
Тайно любимыми?
Пройдём ли вместе,
простучим ли этот сквер
по октябрьской позолоте
мимо осеннего барокко?..)
Морока!
Скорее в май
из вязкого тяготения печали!
Сомненья –
прощайте!
Иди навстречу,
лети тополиной пушинкой,
бросая зимние пожитки.
Скорее в май!
Май – твой,
мой – май.
Он – твоя и моя баллада.
Ладно?
1964
«Вдруг в ладонь свою возьму…»
Вдруг в ладонь свою возьму
пальцы лёгкие твои.
Отпущу тебя в весну,
в запах солнца и травы.
Каплепада ворожба,
птицы на последнем льду.
И забава воробья –
капли цапать на лету!
Вся, как ветерок, легка,
ты спускаешься к реке.
И видна издалека
капля солнца на щеке.
Ты красива, молода
и в словах своих умна.
Только для тебя – беда
этот ветер и весна.
Ты прогулки до зари
осторожно обещай.
Осторожно говори
«навсегда» или «прощай».
Ах, бровей твоих разлёт!
Ах, рука твоя легка!
В берега пускай войдёт
пьяно-синяя река!..
1964
Белый пир
Валерию Дикову
…Старомодный снег
выпал, густ и мокр.
Ожиданье
всем
утолил, как мог.
Кустам продрогшим, шатким –
по кудлатой шапке.
А уж сосны-ели