Он отвесил новичку десять полновесных ударов.

– И не пикнет даже… – сказал он с сомнением. – Дубленая что ли у него кожа? Может еще пяток добавить?

– Не стоит, шеф, – осторожно сказал гигант, которого звали Цезарем. – Он не сможет работать.

– Ты думаешь? Ну ладно, унесите его.

Флавия развязали и взяли под руки, но он вырвался и, шатаясь, с трудом добрел до казармы и упал в изнеможении на кровать. Спустя некоторое время возле него присел Цезарь.

– Тебе было очень больно? – спросил он осторожно.

– Пустяки, – ответил Флавий, с трудом выдавив улыбку.

– Не обижайся на них. Эти дураки сами себе установили такие дурацкие законы. Цицерона мы проучим, слишком уж много он стал себе позволять.

– Он от этого умнее не станет.

– Это уж точно, – усмехнулся Цезарь. – А ты молодчина. Из наших никто еще не мог выдержать десяти ударов и потом пойти как ни в чем не бывало. Ребята тебя очень зауважали за то, что ты никого не выдал. Ты был рейнджером?

– Да.

– Здорово ты их отделал. Ну, давай отдыхай. Сейчас тебе принесут ужин. Тебя как прозвали?

– Фла… Флавий, кажется…

– А я Цезарь.

Потом Нерон и бледный сухощавый паренек, которого звали Марциалом, накормили его, смазали спину какой-то вонючей мазью и перебинтовали.

Он забылся в недолгом беспокойном сне. Проснулся он, когда все уже спали. Вокруг царила кромешная тьма. И только в окне, забранном решеткой, выделялся клочок бархатно-синего неба и тускло подмигивала порой, скрываясь в косматых тучах, какая-то одинокая тусклая звездочка.

– Эй, синьор Флавий! – услышал он шепот с соседней кровати. – Синьор Флавий, вы не спите?

– Сплю, – ответил он.

– Тогда извините.

– А что ты хотел?

– Я хотел сказать, чтобы вы были осторожнее с Цицероном. Он грозился вас зарезать.

– Хорошо.

– Вы не думайте, он и в самом деле убийца! Он рассказывал, что зарезал пять человек в Чикаго и поэтому завербовался сюда.

– Твой Цицерон болтун и трус. Спи, парень. Как, кстати, тебя зовут?

– Публий.

– Спи, Публий.

– Спокойной ночи, синьор Флавий!..

И в казарме вновь воцарилась тишина.

* * *

Рано утром его растолкал Публий. Он оказался тощеньким парнишкой лет восемнадцати, по виду явно итальянского происхождения.

– Вставай живее! – сказал он. – Если Бомба увидит, что ты еще лежишь, совсем озвереет.

Флавий с трудом поднялся. Все тело его болело. Спина уже не горела огнем как вечером, а болезненно ныла.

Он по-армейски быстро и четко без единой складочки убрал постель и побежал умываться. Ребята в умывальнике встретили его так, будто начисто забыли о вчерашнем эпизоде и знакомы с ним сто лет.

Клавдий пропустил его к крану и спросил:

– Моя маска хорошая?

– Что? – не понял Флавий. – Ах, мазь, да, шикарная мазь! Спасибо!

– Сегодня мазаем, завтра мазаем и совсем уйдет, – улыбнулся японец.

На дверях зазвенел звонок. Все побежали на плац.

Там уже расхаживал Бомба.

– Живее! Живее! Сто чертей вам в бок! Все собрались? Двадцать кругов на время, последний остается без завтрака! Пошел!

Цезарь побежал первым.

Флавий пристроился четвертым или пятым и несколько кругов вокруг ограды держался в общем строю, но потом стал отставать. Несмотря на ранее утро, солнце припекало нещадно. Пот градом катил с него, вызывая мучительную боль в исполосованной спине. Он начал быстро уставать и на шестнадцатом круге уже плелся позади всех. Сказывался возраст и отсутствие тренировок. Да он никогда и не бегал особенно быстро. Зато в беге на дальность он был неутомим и на марш-бросках никогда не скисал.

Когда Бомба, стоя на финише, показал табличку с номером 19, Флавий понял, что ему улыбается малоприятная перспектива остаться без завтрака, но не смог бы прибавить и шагу, даже если бы от этого зависело спасение его души. Оставалась единственная надежда, что кто-нибудь выдохнется раньше него.