Обедали супом, который сварила Фобейко. Дружно выпили по сто. Телкин после обеда поднялся к себе наверх и, улегшись на диван, решил отдаться послеобеденному сну.

«Кто же это все-таки был? – не отпускали мысли. – А вдруг оно так же спокойно проплывет по второму этажу сегодня ночью?»

И тут он ни с того ни с сего вспомнил про записную книжку. Потянулся рукой, взял ее со стола.

Открыл на первой странице и начал чтение.

Записная книжка представляла собой дневник. Нехорошо читать чужие дневники. Но когда очень хочется, то, наверно, можно. Почерк – явно мужской.

«Почему?! Почему так хочется все это записать?! Наверно, чтобы быть точно уверенным, что это чудо хоть как-то запечатлено. Что не исчезнет без следа вместе с моей памятью. Или я хочу запечатлеть навсегда историю нашего знакомства? Не поэтому ли я стал писателем?

Такое божество как Оксана заслуживает, чтобы портреты с нее писал Микеланджело! Ах, если бы я умел писать красками или лепить!

Итак, я точно помню, когда увидел ее впервые – настоящее эстетическое потрясение. Конечно же, это случилось на пляже у нашего озера. Народу была тьма тьмущая. Все лежали попами кверху и загорали. Из Москвы приехали, и отсюда тоже со всех окрестностей подтянулись. Ничего не попишешь – жара (хотя «ничего не попишешь» – это явный литературный штамп, впрочем, «попы» – тоже явно нелитературно).