Когда машина наша выползла за пределы части, Бугров дал газу, пахнуло отработанной соляркой, «бээмпэшка» прыгнула вперед и принялась пожирать расстояние, качаясь с носа на корму, будто на волнах. У меня, сидящего на броне, свесив ноги в люк, дух захватило, как в детстве на качелях! Радостно стало на душе. Перед глазами расстилалась заснеженная, местами – холмистая, равнина. Воля! Как будто… Воля дома будет.

«Как в этих просторах можно отыскать какие-то клады, даже имея план? Метр влево, метр вправо и, считай, напрасно долбил землю! Попробуй еще подолби ее в мороз! И какие могут быть точные ориентиры по прошествии десятилетий?..» – Качаясь на броне, сам не заметил, как вновь увлекся загадками кладоискателей. Сильно они мне в мозг запали, раз даже новые виды и впечатления не смогли «очистить» голову!..

В чем нам, вновь прибывшим, повезло, лагерь был уже обустроен. Ровные ряды зеленых платок на белом снегу, желто-коричневые столбы из свежеспиленных сосенок по периметру. На них – фонари. Грузовики с офицерскими жилыми кунгами вытянулись в шеренгу, борт к борту, носами к лагерю, задками в поле.

Ермачев командовал установкой нашей палатки. Он имел опыт. Тут срок службы действительно кое-что значит. Сержант знал, как сколотить каркас из досок, настелить пол. Белые свежие половые доски зародили какой-то вопрос в моей голове. Но я сам не понял, что за вопрос, а задумываться было некогда пока. Требовалось печь-буржуйку устанавливать. Ермачеву друганы из взвода обеспечения выделили пару бревен по-братски. Бревна нужно было распилить. Мы с Бугровым принялись за дело. Бугров был как всегда недоволен. Полагал, ему и машину обслуживать хватило бы, вместо того, чтобы дрова пилить. Там есть чем заняться.

Ермачев разбивал наши колоды, ловко управляясь с колуном. Маленький сержантик с кукольным лицом вызывал у меня все больше уважения, хоть друзьями с ним вряд ли суждено было стать. Он держал со всеми командирскую дистанцию.

– Смелков! Ты сегодня дневальный! – крикнул мне. – Тебе ночью печь топить. Не дай бог, мы замерзнем!

Не стал спрашивать, почему я. Дневальный, так дневальный, – решил. Однако оказалось, не судьба. Явился Сенин и увел за собой.

– Будешь у меня истопником, Смелков, – сказал. – Они тут без тебя управятся.

«Вот, блин, барин какой! Истопник ему нужен!» – подумал я весело. Ермаку язык показывать не стал, уходя. Хотя, очень хотелось.

– Печь-то топить умеешь? – спросил капитан, пока шагали вдоль палаток к линейке офицерских грузовиков. Я кивнул:

– Доводилось топить.

«И камин тоже», – мог бы добавить, но не стал, иначе пришлось бы рассказывать про дядькину дачу на Киевском шоссе под Москвой… – Постараюсь не оплошать.

Кунг, установленный на «зилке», где обитал Сенин, был нехитро обустроен. Печь-буржуйка у двери, труба на улицу выходит. Кровать стоит у передней стенки. Перед кроватью – небольшой стол и два стула. Печь от жилого помещения отделяется шторой из толстого брезента.

– На первую ночь дрова есть, потом на заготовку двинем, – обрисовал картину капитан.

Мне нравилась речь его. Такая, как бы, дружеская и простая, без командных ноток. Но обольщаться насчет отсутствия воли у этого офицера я бы не спешил. Сенин окончил училище с красным дипломом, как я слышал. Карьеру нацелен делать серьезно. Офицеров-«пофигистов» в армии солдаты любят, карьеристов – ненавидят. Но, Сенин был не тупой карьерист. Сенин был отличник – офицер умный, тонкий, грамотный…

Вечером к «отличнику» на огонек подтянулись еще двое офицеров. Сам майор Гарбузов, замполит части, и еще старший лейтенант, командир взвода обеспечения, как я понял. Странная компания. Офицеры сели за стол, достали нехитрую закуску. Сенин задвинул занавеску, но не до конца, чтобы тепло от печки шло. Кажется, и фляжка у них там имелась. Я услышал, забулькало. Смотрел на огонь, открыв дверцу печурки, ловил романтику и… слушал их разговор.