Девушка уже не брыкалась. Нож выбили из рук, сами руки свели за поясом, от укусов отвывернулись.

Исподлобья надуто глядела волчица.

– Хельгу привели, – кивнул Свенельд.

Асмунд кисло оглядел её. Ямочка на подбородке и чуть вздёрнутый нос в мареве веснушек. Глазища таращит злобно.

– Оборванка и есть, – сплюнул, и добавил для девочки в углу, – ты, небось, краше будешь, когда подрастёшь.

– Иди повозку готовь, – сказал Свенельд Асмунду.

Они были ровесники, одного звания – огнищане. Это значит, при огне очажном Ингвара, то бишь, Игоря самые близкие. Только Свенельд из Скандинавии, а Асмунд – датской крови. Оба варяга недолюбливали друг друга, но ценили свои места при князе, и волю личному не давали.

– Я-то пойду, – Асмунд неспешно поднялся, – да только лучше ты ей шейку-то скрути, и в реку. Скажем, сама бросилась.

– Кончай болтать! – Свенельд толкнул Хельгу, и гридни поволокли её на улицу.

Заскрипела телега, в избу внесли окованную медью скрыню. Асмунд поднялся с пола, со вздохом оглядел её, приоткрыл.

– И за что вшивому лодочнику такое богатство?

Выудил двумя пальцами из-под крышки серебряный гривенник, сунул за сапог. В скрыне было много сотен таких гривенников – вено за украденную невесту. На сто двадцать гривен. Лодочник Торольв, по мнению Асмунда, должен был от радости света не видеть. Но Асмунд был уже далеко, когда Торольв увидел злосчастную скрыню и услышал от сыновей, что его душу увели киевские варяги. И когда Торольв схватил копьё и погнался вслед отряда, но выбился из сил и горько плакал, кусая землю.

Хельга сидела на лошади. Впереди ширилась спина Свенельда и мощный круп его коня. На шее у Хельги мерцала нить речного жемчуга – подарок Ингвара, на плечах – куница, пояс с малахитом и новые поршни на ногах.

Руки её были связаны. А если б и не были, то лошадь её всё равно привязали удилами к седлу Свенельда, и сама она не могла править ею.

В душе боролись страх и гнев, и от того на лице рассеялось невнятное чувство. Хрупкое равновесие – либо рыдать, либо зубами рвать. И только напряженная работа мысли не пускала скатиться туда или сюда. Это было в ней сызмала – тяга к думам.

Хельга вспоминала, кто таков был этот Ингвар, чьё треклятое имя она слышала утром сотню раз. И не могла вспомнить. Киевский князь, который был здесь когда-то и видел её, и выбрал её… Иная бы тут же вознеслась – её-де одну из тьмы других, холёных дочек боярских, беломясых, в епанчу шелковласок убранных!

Её, серую лесную мышь…

Хельга не пускала этой лжи в душу. Она знала себе цену – такую на торги не выставят, ибо не возьмут. Такая сама выберет, кто ей по огоньку.

И вдруг страх шепчет: «Одна ты на целом свете, а мир злой».

А гнев рокочет: «Беги, куда глаза глядят… а догонят – ломаной веткой заколись в шею!»

Страх говорит: «Они сегодня же на ночлеге повалят тебя на сыру землю, надругаются все вместе, да кинут в лесу».

Гнев говорит: «Бей первая, Хельга дочь Торольва!»

И она заговорила:

– В Киев везёте?

Свенельд всхрапнул – задремал на мерном ходе коня.

– Сказано ж – Ингвар конунг за тобой послал.

– Стало быть, в жёны берёт?

Свенельд обернулся с кислой хмуростью.

– Как увидит, авось, передумает.

– Когда ж он меня впервой видеть-то успел? – спросила она. Говорить было приятно – слова отгоняли двух бесов по имени Страх и Гнев.

– Что ли два лета назад, – пожал плечами варяг. – Сама не помнишь?

– Много купцов через нас ходит.

– Все купцы ваши – его холопы! – рыкнул Свенельд. – Киев скоро всюду править будет. Усвояешь?

– Да мне-то что?

– А то, что рядом спать будешь.

– Да знать бы, с кем… Каков собой он был-то, Ингвар ваш? Высокий, ладный? – Хельга попыталась сыграть. – Мне это важнее, а правьте себе сами.