«По дороге встречаются бабы, которые укрылись от дождя большими листьями лопуха, как косынками, и оттого похожи на зеленых жуков»[20].

«Остров Сахалин» – это не только правдивый рассказ о каторжных работах, кандалах, карцерах, побегах, розгах и виселице. Еще важнее авторское исследование того, как уродует каторга человека, не важно, кем он является – узником, или надзирателем, или даже живущим по соседству местным жителем.

Одна из глав книги называется «Рассказ Егора» – и здесь читатель ждет, наконец, записанного Чеховым авантюрного повествования каторжника. Но нет: мы остаемся с ощущением полной нелепости и бессмысленности рассказанного. Это сознательный жест автора, который вообще-то мог, например, дать подробную историю какого-нибудь неординарного обитателя каторги вроде встреченной им Соньки Золотой Ручки или «каторжной модистки», бывшей баронессы О. В. Геймбрук, попавшей на каторгу за поджог («модистка» упоминается в книге, однако даже ее фамилию Чехов предпочитает не называть). В одной из глав Чехов специально поясняет: «Преступления почти у всех ужасно неинтересны, ординарны, по крайней мере со стороны внешней занимательности, и я нарочно привел выше Рассказ Егора, чтобы читатель мог судить о бесцветности и бедности содержания сотни рассказов, автобиографий и анекдотов, какие мне приходилось слышать от арестантов и людей, близких к каторге»[21].

Сейчас многие подробности, описанные Чеховым, могут показаться не столь уж страшными по сравнению с позднейшими ужасами – например, шаламовскими описаниями колымских лагерей. Удивляют открытые на природу окна в тюрьмах, возможность заключенных выходить на воздух в любое время, их право на личную жизнь и оформление брака.

Чехов нигде не сгущает краски, чурается открытой публицистичности и риторических приемов. Он честен. Про встреченные им сахалинские кошмары пишет без излишних и произвольных обобщений, не выдавая конкретные наблюдения за единственно возможную действительность: «За все время, пока я был на Сахалине, только в поселенческом бараке около рудника да здесь, в Дербинском, в это дождливое, грязное утро, были моменты, когда мне казалось, что я вижу крайнюю, предельную степень унижения человека, дальше которой нельзя уже идти»[22].

Во всей книге мы встретим совсем немного смелых и далеко идущих выводов, например, сопоставление каторги и рабовладения: «…Это – не каторга, а крепостничество, так как каторжный служит не государству, а лицу, которому нет никакого дела до исправительных целей или до идеи равномерности наказания; он – не ссыльнокаторжный, а раб, зависящий от воли барина и его семьи, угождающий их прихотям, участвующий в кухонных дрязгах»[23].

Другой сильный вывод Чехова – о колониальном характере освоения острова. В одном из писем он позволит себе хлесткую мысль: «…Мои спутники россияне бранят англичан за эксплоатацию инородцев. Я думал: да, англичанин эксплоатирует китайцев, сипаев, индусов, но зато дает им дороги, водопроводы, музеи, христианство, вы тоже эксплоатируете, но что вы даете?»

Книга Чехова произвела на читателей большое впечатление.

Жена Льва Толстого Софья Андреевна записывает в дневнике: «Вечером читали вслух “Сахалин” Чехова. Ужасные подробности телесного наказания! [Дочь] Маша расплакалась, у меня все сердце надорвалось»[24].

Известный юрист Анатолий Кони: «Он [Чехов] предпринял с целью изучения этой колонизации на месте тяжелое путешествие, сопряженное с массой испытаний, тревог и опасностей, отразившихся гибельно на его здоровье. Результат этого путешествия, его книга о Сахалине, носит на себе печать чрезвычайной подготовки и беспощадной траты времени и сил. В ней за строгой формой и деловитостью тона, за множеством фактических и цифровых данных чувствуется опечаленное и негодующее сердце писателя»