Лена, проводив взглядом уезжающего старика, грустно улыбнулась. Над затопленными тальниками селезни со свистом резали крыльями воздух, носились с покриком, суетились над спокойной гладью заливных лугов. Каждому подарила весна чудное оперение и зовущий любовный голос.

– Кедрочка… – она проверяла на слух это душистое и нежное слово. – Ну что, Гнедуха, отдохнула?

Кобылица вскинула голову. Лена хлестнула легонько Гнедуху прутиком по крупу, и кобылица, чуя близость жилья, мелкой рысцой заспешила к поселку.

Жила Лена на квартире у медсестры Нины Павловны Криворотовой. Возле огорода, на задворках, протекает ручей из дальней согры, а сейчас вместо него плещется большое озеро, наполовину затопившее усадьбу. Дом старенький, из одной комнаты и кухни. Окно глядится на улицу, но самой улицы из комнаты не видно – все застит малинник и черемуховый куст, обрядившийся молодой листвой.

Едва Лена вошла в комнату, Нина Павловна с загадочной улыбкой сказала:

– Еще кулики за огородами не всхлипывали, а к нам, Леночка, гость заявился. В окно я его успела разглядеть. Молодой человек, ладный такой из себя… Оставил тебе письмо и посылку.

– Нина Павловна! Так это ж, наверное, от Наташки! Ну, давай письмо, потом плясать буду… – радостно вскрикнула Лена.

Нина Павловна протянула девушке помятый конверт с расплывшимися фиолетовыми строчками адреса и добавила многозначительно:

– А гость к обеду обещал заглянуть…

Лена дважды пробежала глазами короткое письмо, так и не услышав последние слова Нины Павловны. Она стояла посреди комнаты. С заляпанных грязью кирзовых сапог на чисто вымытый пол натекла илистая лужица. Подруга писала ей о своей жизни в таежном поселке нефтеразведчиков, о муже и сыне, звала летом в гости. В привезенной Андреем посылке оказались унты, расшитые ярким эвенкийским орнаментом, и пыжиковая шапка с длинными наушниками.

Нина Павловна внимательно глядела на примерявшую подарки девушку и догадывалась, о чем та думает сейчас, догадывалась, отчего вдруг погрустнела молодая докторша. Ждали они Шаманова во второй половине дня. Не пришел Андрей. Уехал на попутном катере в Улангай.

Алтымигай, приток Югана, извилистым усом разрезает материковую тайгу. В весенний паводок берет свое начало таежная речушка из Ледового озера, а спадет вода, и озеро летует отрезанным от реки. И тогда зачахший, обмелевший Алтымигай питают только родники да болотные ручьи. В низкий водостой верховье реки местами вовсе пересыхает.

На большом Ледовом озере есть остров. Выпучился со дна озерного, или в буйный разлив оторвало от берега всплывший торфяной мыс и оттянуло ветром на середину, на отмель, – не ведомо. Но прирос остров в том месте на многие столетия. Если смотреть с высоты, с Соболиный, как назвал остров Илья, похож на чуть сплюснутое яйцо в темно-синей озерной чаше. В длину Соболиный не меньше пяти километров, вширь – около двух. Растет здесь жеравый кедрач, по берегам белой каймой втискивается местами в чернолесье березняк. Ближе к осени, с солнечной стороны Соболиного, в низине, гроздится брусника густоты невиданной. Гребенчатыми совками за день одному человеку не спеша можно набрать целую бочку ягоды. На тупоносой западной оконечности острова царствует рябинник – излюбленное место глухарей, рябчиков и, конечно, соболей. Они-то и засеменили обильно эти места рябинником.

Сегодня, на Соболином праздник, – день привоза продуктов. Югана называет этот праздник «Винкой». В день Винки пей что угодно: спирт, коньяк, ликер – наливай, сколько душа примет. Не берет душа то, другое да третье – тогда открути проволочку – и бухнет пробка, и ударит шампанское с клубами пены в берестяную кружку. Такое бывает у обитателей Соболиного лишь один день в году, а после весь винный запас прячет Костя в ящик под висячий замок. Выпивать, ясное дело, изредка приходится, особенно зимой, в холода да морозы, но употребляется спирт таежниками как лекарство для встряски желудка, если пропадет вдруг аппетит или если болезнь-тоска подкрадется.