Через неделю от песни «Будем жить, мать Россия!» с колонки слетел цветочный горшок и разбился вдребезги. Мы с Анькой тут же убавили громкость, собрали землю в тазик и воткнули туда корень эухариса. Толстые и огромные осколки горшка сложили в мешок и отнесли на помойку. Ковер пропылесосили. Весело нам было, ничего не скажешь. Благо, на балконе нашелся пластмассовый белый горшок, куда мы и пересадили эухарис, а остатки земли Анюта, картинно изогнувшись, вывалила в балконное окно, провозгласив:

– Возвращение в родную стихию!

Снизу тут же послышался отзыв от копающейся в палисаднике соседки. По-моему, он состоял из непечатных слов, так что пропустим.

Рука не поднимается выбросить эту кассету. И все же… ну зачем этот хлам? Мне даже слушать ее негде – деки давно сломались, а в плеере нет батареек.

А вот еще одна из того же времени. «Химический сон» Маврика. Буклета нет – кажется, Аня забрала его отсканировать, но так и не вернула. Ей очень нравилось, как Маврик получился на той фотографии – он держал в руке хрустальный шар, а вот, что в нем изображено – не помню. Жаль, красивый был буклет, но давать что-то Ане – почти то же самое, что подарить. Нелегко было научиться, когда вещи имели ценность – кассеты, диски, книги. Теперь же все в цифре, все одноразовое, доступное, можно в любой момент найти и скачать.

Не помню, как появилась у меня эта кассета. Помню, как мы с сестрой купили «Одиночество», но впечатление осталось двойственное, пока Аня не початилась с Мавриком и не узнала, что «Одиночество» – своего рода черта после первых трех альбомов. Маврик советовал ей послушать «Химический сон». Так мы его и нашли. Купила, конечно, я, но Аня тут же подрезала его, а потом говорила, что это совсем не похоже на «Арию» – он играет дисгармонично. Послушав, я не поняла, в чем это выражается. Оказалось, дисгармония для подруги – это слишком явная разница в партиях соло и ритма. По мне, так это шикарно. Что и говорить, Мавр звучал намного богаче, чем «Ария», а в ту пору мы умели считать только до двух – больше хэви-металла у нас в стране не было.

«Химсном» я заслушивалась осенью. Тогда в моей жизни уже появился Слава – как бы случайно.

– Ты не хотела бы с ним познакомиться? – спросила я Аню.

– А зачем? Отбить его у тебя? – она рассмеялась.

– Почему отбить? Мы просто по-дружески общаемся, – хмыкнула я.

– Ну, если по-дружески, то можно.

Мы тогда еще не знали, какие девушки нравятся парням, и сами не слишком интересовались реальными. Мы были влюблены в придуманные образы или в недосягаемых музыкантов. Мне фанатские бредни были чужды, Анна же не была испорчена музыкальным образованием, поэтому верила в байки про какую-то избранность и западала. Особенно на барабанщиков. Или на мужиков небольшого роста. В моей голове и, наверное, в сердце в ту пору жил парень, который давно свалил в Америку. Сын папиного друга. Лет в девять или двенадцать я решила, что он мне жутко нравится, и страдала по нему аж до шестнадцати. Нет, не до Славы. До тех пор, пока не узнала, что он ширяется. Наркоманов и самоубийц я категорически не уважала, а любви без уважения в моей системе координат не существовало. На самом деле эти шестнадцать лет – возраст депрессивный. Крушение авторитетов, перелом, расставание с иллюзиями. Ведь как возможно любить человека, которого знала почти ребенком и не видела больше пяти лет? Да и пока видела, много ли знала о нем? Намазала фантазии на красивую внешность, как масло на хлеб – вот и все.

А Славка был живой и теплый. Неидеальный. Русский рок он категорически не воспринимал – только запад, и очень тяжелый.