– И как тебе?

– Сильно, – помолчав несколько секунд, ответил он, – сначала я хотел верить, что это не автобиографично, но потом… не помню точно, когда сомнения исчезли. Душа настолько обнажена, будто подслушиваешь чужую исповедь. Критиковать такое невозможно. Сказать, что такой тебя я не знал – ничего не сказать.

– Такой ты и не мог меня знать, я сама себя такой не знала.

– Он все еще важен для тебя?

Как это для него типично – разводить патоку, а потом ррраз! И прямо в лоб.

– Нет. Я выжала из него все соки.

Опять смех.

– Надо признать, персонаж занятный. Другой бы тебя вряд ли заинтересовал, конечно.

И вряд ли другого заинтересую я.

– Правда, знаешь, что мне показалось, – Слава посмотрел в лобовое стекло, за которым вяло по сравнению с обычным ритмом суетился вечерний город, – мне показалось, ты изрядно все прополола. То ли выкинула что-то важное и глубокомысленное, от чего твой читатель получил бы тонкое удовольствие. То ли что-то не договорила. Не знаю, как сказать, надеюсь, ты поняла меня.

Я кивнула, проследив за его взглядом. Картина напоминала мне фото в ежедневнике деда за 1985 год: главный проспект нашего города и штук пять машин – «москвичи» и «жигули», яркий солнечный день.

– Знаешь, сейчас есть такое авторитетное мнение, что, если книга не цепляет в течение двух минут – можете сжечь манускрипт. Редактор получает ежедневно по тридцать рукописей, поэтому его зацепить надо еще быстрее. Вот я и пыталась кому-то понравиться, как размалеванная малолетка на сельской дискотеке.

– Дан, – Слава скорбно выдохнул, – неужто мне надо тебе рассказывать, что эта теория не работает? Не все люди цепляют за тридцать секунд, не всякая музыка! Даже больше скажу: почти все мои друзья – это люди, о которых в первую минуту я подумал: так, ничего особенного. То же и с песней. Те, что пленяют сразу, тут же забываются, второй раз слушать не будешь, а те, на которые внимания не обратил, в нужный момент при нужном настроении что-то делают с тобой…

Я вздохнула. Действительно, мне этого объяснять не нужно. С двадцати до тридцати я игнорировала этот мир, а после тридцатника вдруг решила ему что-то доказать и выпросить свою порцию любви.

– Ты же как человек такая – не сразу раскрываешься в общении и далеко не со всеми. Неужто в книге такого автора на первой же странице должны быть погони и перестрелки?

– Как раз экшн в первых сценах лишний, – усмехнулась я, бросив взгляд на стереосистему. Наверное, она хорошая, но Слава не включал ее, что в наше время считается знаком особого уважения к собеседнику.

– Мне было интересно сразу. Слог затягивает. Я и не подозревал, что ты можешь так писать.

Я объяснила, что в двадцать лет точно не могла. Иной раз перечитать невозможно, что тогда писала. Но не отвертишься – есть документальные свидетельства моей бездарности, глупости и пустословия.

– Тебе было интересно потому, что ты меня знаешь.

Он согласился.

– Вот о чем мы говорим, а? Как жизнь, как семья? Вечно у нас все не как у людей, – я уже устала смеяться.

– Глоток свежего воздуха. Думал, такого в моей жизни уже не будет…

***

Детская корзинка, полная аудиокассет. Их давно негде слушать, а все, что на них записано, есть в mp3. Кипелов-Маврин «Смутное время». Анютик подарила на мой шестнадцатый день рождения. Неужели прошло уже восемнадцать лет? Это был один из лучших дней в моей жизни. Мама подарила мне футболку с лицами «арийцев» и рюкзак-мешок с их же символикой. Сейчас смотришь фотографии своих знакомых и подруг в соцсетях – «дочке шестнадцать лет» – видишь юных фей в воздушных платьях, на лицах еще не проступил характер, но молодость сама по себе прекрасна.