Его голос потонул в громких и бурных выкриках, и, схватив кетмени, строители побежали скорее по своим палаткам.
Когда я прихожу в свою заводскую столовую и сажусь за стол, я каждый раз с удивлением спрашиваю себя: «Как же теперь кормят в детских садах?»
Была еще одна, изумлявшая нас, рифма судьбы: мой детский сад находился как раз в переулке за Белорусским вокзалом, по которому Юрий ходил на завод. Я даже помню его в те времена: высокий, с пышными волосами, в телогрейке, в грубых солдатских ботинках, в очках… Юрий не верил, что помню, но была одна деталь, придумать или домыслить которую невозможно: человек, на которого я обратила внимание, носил под мышкой черную загадочную трубу, может, она-то и привлекала меня. Юрий выпускал тогда стенную газету цеха, и это был футляр. Кормили же в детском саду, кажется, неплохо, только зря лили рыбий жир в суп, противно было есть.
А вот еще маленькая записная книжка тех же лет. В ней и цитаты из Аристотеля, и первые наброски романа «Студенты», и список литературы, которую необходимо знать на Госэкзаменах (литература восстановления и реконструкции страны, литература сталинских пятилеток… забытое), и вдруг…
Каким далеким казался ему в сорок седьмом восьмидесятый. Умер он в марте восемьдесят первого. Был и синичий писк, и вороний грай, и полного собрания сочинений действительно не издали… Все предугадал. Летом сорок седьмого Юрий Трифонов едет по командировке комсомола в Краснодарский край. Темы очерков были определены, вернее, заказаны в Москве: «Советский и колхозный патриотизм» и «Роль комсомола в идейном развитии молодежи».
Подтема – борьба комсомольцев за хлеб. Обязательство товарищу Сталину.
Эта поездка вспомнилась через много, много лет, и ее реалии с удивительной ясностью и свежестью памяти возникли на страницах романа «Время и место». На мой взгляд, лучших страницах: рассказе о единственной безнадежной и незабываемой любви героя.
Те маленькие книжечки полны деталями, пейзажами, диалогами, песнями, биографиями, портретами. В восьмидесятом Юрий Валентинович вспомнил себя молодого, исправно записывающего все в записную книжку. Вспомнил с грустью и иронией.
Самая скверная неизбежность приезда или пребывания в чужом, совершенно незнакомом городе – есть то обстоятельство, что не знаешь, где находятся места общественного пользования. Это страшная вещь, чудовищная пытка, как моральная, так и физическая.
Проблемы подобного рода действительно были для Ю. В. пыткой, представляю, какой пыткой в юности. Лучше умереть, чем спросить.
Зато есть и смешное. В станичном клубе объявление: «Ежедневно при клубе работает роща. При роще имеется танцплощадка, волейбольная площадка и пр. Играет радиола. Начало в 7 часов 30 мин.»
И еще записи того же времени.
Зам. секретаря РК ВЛКСМ по агроработе пришел в чайную выпрашивать для меня безлимитный обед. Из-за двери слышалось его вкрадчивое воркование, потом яростно застучали счеты. Опять воркование, опять счеты…
Весной трудно было – макуху ели – соевый жмых. От него люди сразу падали.
Горы ясные и близкие, дым по земле стелется – будет дождь.
Чорт возьми – поэт сказал правильно: мы ленивы и нелюбопытны. Я сижу с ними в одной комнате, такой непохожий и явно чужой – и никто абсолютно не интересуется: кто я, что я… Заговорю с ними, отвечают так, будто он со мной 30 лет знаком, только удерживаются тыкать и матюкаться.