Ровно бомбу откапывали. Копатели на саперов не тянули, все о временах до нашей эры вели беседы.

И откопали чудище зеленое.

Вот страх то!

А они заохали, запричитали, 5 век до н. э., впервые в наших краях, уникальная, эксклюзивная находка, образец древнегреческого искусства. Надо ж, 5 век до н. э.!

Урод, уродом! А они спорят, что это творение может означать. Урод голый, с половыми признаками мужика.

А когда доперли, что он урод-то, в руке вроде веночка держит – началось «это же не просто образец древнегреческого искусства, это центральное божество культа верности, непорочности (ничего се, непорочности – голой), преданности своей избранницы.

А веночек-то, как символ любви. Не верив в последнюю, урод – то, в море забросить хотел веночек. И бросил. Но боги вернули символ обратно в его руку. Так умники толдычали.

А кто слушал: мужики в труселях до колен, по моде, и барышни на сисях и писях ниточки, тоже по моде, рыдания не могли сдержать, как же! Воочию при возрождении культа любви и вечности были…

А у Нюши в головке, от воспоминаний, вроде музыки ангельской (а может в оркестре инструменты пробовали).

Но музыка в душе, а не в оркестре. И тут голос опять:

– Что, краса девица, видишь?

– Я в вальсе, торжество какое-то. Страшно-то как!

– Что страшно, голосок ангельский? – это Марь Иванна.

– Платье воздушное, длинное очень, упасть боюсь. Я отродясь такие не носила. У меня все платьица чуть попу прикрывают. А тут!

– Это ты замуж выходишь, – сказала Марь Иванна.

– Бред какой-то. Даже голова кружится, – сказала Нюша.

– Верь, дева краса, так и будет! А еще вижу – спешит к тебе посланник на белом коне с вестью. Провалиться мне на этом месте! Так духи вещают.

И опять тишина, голоса непонятные, а Нюша так и сидит в центре большого зала. Самого большого театра, где больше всего духов.

– Чё сидишь-то, краса-девица? – сказала не ангельским голоском Марь Иванна.

– А почему голос другой?

– Так, духи общаться с нами перестали.

– Почему?

Нюше очень хотелось узнать, что дальше.

– Они зрителей стесняются. Видишь, подходят. Даже в драных джинсах и футболках. Не приучены они к праздникам. Да, и ты восседаешь посреди красы такой.

– Ой.

Нюша вскочила и завертела бедрами, чтоб юбочка хоть немного стала на платьице похожа. И вздохнула горестно. Как умеют вздыхать только в 20 лет.

Да, и зала потускнела. Великолепие ушло куда-то, отстраняться стало. Не хотело оно, чтоб красоту веков современный зритель поганил.

И девочки устремились вверх по лестнице, пока никого нет. И призраки духов прошлого и тишины ещё не ушли из театра. А на самом верху – свет золотистый из приоткрытой двери зала. Свет не бывает такого цвета.

Они вошли в другую реальность. Это она излучала золотистый цвет. Перед ними Олимп богинь – Олимп богинь балета. И мир красоты своим светом из прошлого был готов перейти на сцену. Иконный свет благословлял спектакли. Так будет продолжаться вечно. Мир красоты, другой мир, будет радовать и лечить души.

Не люстра это, не Олимп, где живут богини танца.

А дом их. Им хорошо там. Они навсегда остались в театре.

Кто их выбрал в богини танца… неизвестно. Но они стали богинями: через труд, через лишения, через отказ от жизненных удовольствий.

Они стали богинями. На сцене это неземные создания. И как всё легко, просто у них получается в сложнейших па.

Лишённые земного притяжения они входили в наши души.

Зал пуст и едва подсвечен, ни души.

– Чувствуете? Кто-то есть, – сказала Лилия.

Громадная люстра едва светилась. Души балерин жили в красоте люстры. Как когда-то порхали красотой танца на сцене. Они не могли уйти из театра и облюбовали прекрасную люстру, и были на сцене. Они передавали традицию танца, они передавали свои души.