Чешется. Как же все чешется, проклятье! Кажется, под кожей шевелятся чьи-то лапки. Все руки уже бурые от крови, но я не способен остановиться. Вся простыня и белье в кровавых разводах. Кожа сходит лоскутами. Адский, невыносимый зуд! На воздух, срочно на воздух – возможно, ночная прохлада облегчит эту муку. Я где-то оставил еще один ноготь. Что со мной?!

Я только что снял кожу с руки, как перчатку. А под кожей рука оказалась черной! Черной!

Едва не угодил в какое-то болото. Изорвал сорочку о мангровые корни. Вода немного успокоила чесотку. Кажется, будто меня скребут десятки, нет, сотни маленьких пальчиков – точь-в-точь как пальчики того арапчонка. Или я сам себя скребу? Нет, это изнутри!

Это кошмары, какие-то кошмары. Отражение в воде не похоже на меня. Я сам не похож на себя. Я пишу черными руками по белой бумаге! Что со мной? Кажется, я гнию заживо. О, за что мне такое проклятие! Проклят! Я проклят! Чертова старуха из чертова переулка ухмыляется мне из воды. Если эти записи кто-то увидит – Бог мне свидетель, я каюсь за сотворенное с ней…

Пауки под кожей, они скребутся! Скребутся!

Я держу в руках свое лицо. Как маску. Оно расползается на лоскуты, как разваренная курятина. Что у меня теперь вместо лица? Боюсь касаться. Что теперь вместо него? Что, черт возьми, у меня вместо лица?! Рассвет. Не хочу глядеть в отражение.