Я чувствую по тому, как нас стали обрабатывать политруки и командиры, скоро нас отправят на передовую. Скорей бы, смена обстановки, даже зримая, даёт импульс работе мозгу в другом направлении. Глядишь, и есть не так хочется при смене декораций.

Вот и настало наконец время, ради которого нас привезли сюда кружными путями за тысячи километров. Из Ленинска нас строем, в колонне по четыре, боевым порядком вывели за город и остановили в каком-то глубоком рву, спускающемся вниз, заросшим по отлогим берегам кустарником и деревьями. Почва на дне оврага была кем-то заметно выровнена и затоптана сапогами таких вот, как мы; видно, не первый раз здесь проповедовали напутственными молебнами уходящих на смертный бой.

Батальон остановили, и, не распуская строй, по команде «вольно» перед нами стали выступать политработники различных рангов, на гимнастёрках которых блестели начищенные ордена, многих из них лично я никогда больше не встречал ни на фронте, ни на портретах. Их речи сводились к тому, что враг в Сталинграде хотя и силён, но несёт огромные потери в живой силе и технике. Улицы города завалены их трупами, которые смердят, и хоронить их никто не желает.

– А чем же там дышать? – спросил кто-то.

– Нас что, закапывать их сюда привезли?

– Они лежат на территории немцев… Смирно, не на базаре…

Далее призывы сводились к тому, что наши бойцы и командиры мужественно защищают героически сражающийся город. Беспощадные, кровопролитные бои идут за каждую улицу, за каждый дом, за каждую пядь родной земли. Наша с вами задача помочь им отстоять город, не дать ненавистному врагу перерезать великую русскую реку Волгу. Защита Сталинграда имеет решающее значение в деле перелома хода войны с фашистской Германией. Директива Ставки – это приказ: «Ни шагу назад! За Волгой земли нет!»

За всё это время промывания мозгов я стоял, словно на гвоздях, меня так и подмывало спросить: «Думаете ли вы кормить бойцов?» Но что-то притормозило меня. Ну что из того, что я выскочу? Меня тут же занесут в чёрный список неблагонадёжных и будут мурыжить мной и затыкать всякие дыры до тех пор, пока не подведут к черте гибели. И тут же перед моими глазами возник образ моей осиротевшей матери и Настеньки. Её лучистые глаза слёзно умоляли вернуться к ней через все препоны и преграды живым и невредимым. И я смалодушничал и промолчал: в конце концов, есть же командиры и важнее меня, есть комиссары с боевыми наградами, да и бойцы помалкивают. Короче, струсил я. И так мне стало стыдно за себя. С другой стороны, жить-то хочется! А здесь даже у святого терпение кончилось бы.

Вот так оно и идёт: я промолчал, другой промолчал – значит, всё идёт хорошо, все довольны, можно продолжать в том же духе.

– Вопросы есть? – спросил батальонный комиссар, поворачивая своё жирное лицо со стороны в сторону.

– Когда кормить будете? – раздался из задних рядов одинокий голос. И сразу все загалдели, послышались отдельные гневные голоса, тонущие в общем хоре недовольства.

– Батальон смирна-а-а! – раздалась команда командира батальона.

Все, начиная от рядового подносчика патронов и кончая командирами рот, встрепенулись, принимая стойку смирно.

– Боец, выйдите сюда. Выходи… выходи, не бойся, я объясню тебе, если ты голоден! – продолжил уже в тишине батальонный комиссар.

Но строй притих, хранил молчание, шли минуты, видно, все ждали ответа.

– Товарищи бойцы, – обратился командир батальона, – продовольствие ушло вперёд вместе с пехотным полком, мы просто отстали, догоним и наедимся досыта, а пока придётся потерпеть.

Подогнали автомобили, посадили без суеты, строго, по командам – и тихим ходом тронулись в неизвестность, которая была всем известна, ожидаема каждым из нас по отдельности. Не важно, что нас ждёт впереди, все надеялись на лучшее, потому что хуже уже быть не должно. Оказалось, худшего мы ещё не испытали.