– Знаешь, – торопилась Ася, – я тут собираюсь на денёк в Москву. Остановлюсь в хостеле, ты не беспокойся. Посидим где-нить в кафешке. – И просительно: – Дашь маленькое интервью для районки? У нас в посёлке только и разговоров, что о Данилке. Так гордимся, так гордимся…

– Слу-ушай, (милое, знакомое протяжное «слу-ушай!»). Тут вот в чём дело, – Елена понизила голос. – Мы, наша семья… ну, типа, дали расписку, что общаемся только с определённым кругом лиц, кому дано «добро». Очень удобно: устанавливают время, место встречи, готовые вопросы. Не бесплатно, естественно… Нам, конечно, перепадает крошка, львиная доля идёт посредникам. Что-что? «Зямбаевский гудок» заплатит? Не смеши меня, тут крутятся совершенно иные суммы, – Елена прикрыла трубку и пояснила кому-то рядом, наверно, мужу: – Просто знакомая, зямбаевская, помнишь? Хорошо, зая, рот на замок… Так будешь проездом – звони, конечно, поболтаем, не для печати.

Сколько бы Ася ни набирала номер, шли короткие гудки. Она потом прослушала их коротенький минутный разговор в записи и подумала, что Елена ни разу не назвала её по имени. Поморщилась, слыша собственный голос со стороны: напускной бодренький тон, деланно-лёгкий, фальшиво-радостный, аж вибрирующий. Вспомнилось из классики: «Девочки, не суетитесь под клиентом».

– Но ведь есть же у вас какие-то наработки. А там бог и интернет в помощь, – раздражённо сказала редактор. Мазнула лапкой по экрану смартфона: – Пожалуйста, далеко ходить не надо. «Олимпийский чемпион Данко замечен в швейцарском Санкт Морице с юной моделью». «Мать знаменитого фигуриста Елена Ветрова тайно лечится от алкоголизма»…

Дома Ася разогрела купленные серые котлеты. Села с тарелкой и вилкой за компьютер, нашла файл «Елена». Удалённый объект будет безвозвратно утрачен, предупредило окошко. «Удалить», – подтвердила Ася.

А Елена приезжала. Встала на пороге, вся похожая на итальянскую артистку: крупная, золотисто-загорелая, в дорогом брючном костюме, в палантине, солнцезащитных очках. Молча, порывисто обнялись.

Выгружала из сумки какие-то душистые тряпки: «У нас ведь с тобой один размер?» Торопила: «Поезд ночью, день приезда-день отъезда, один день». Сразу пошли к Анне Исаевне, посидели, поплакали о годах, которые «растаяли дымкой на склоне вечернего неба» и которые «не вернутся никогда, только в сердце сладкой болью отзовутся».

Скворец, щёлкая, чистил о ветку запачканный клюв, искался в пёрышках на грудке и под растопыренными крылышками. На станции гукали тепловозы. Обсыхая на майском ветерке, шевелились над Анной Исаевной берёзовые клейкие листочки размером с копеечку.

На облупленной скамейке стояла бутылка приторно-горькой «Рябины на коньяке». Закусывали холодной картошкой фри из пакета «Пятёрочки».

– Здравствуй, Светик, хорошая, драгоценная, радость моя! Звонила тебе три раза на прошлой неделе…

– Не заметила звонков, прости (Ну вот, Света только настроилась на работу, она на удалёнке. Начальник уже в скайпе рвал и метал).

– Сегодня звонила дважды…

– Видимо, выходила в магазин.

– Пустяки. Чем занимаешься, как здоровье, погода?

Света (всё еще не оставляя надежды вернуться к работе) рассеянно припоминает, что здоровье ничего, а погода ужасная, носа на улицу не высунешь, но… «извини, я сейчас очень занята…» Собеседница не слушая подозрительно уточняет:

– Как же ты в магазин выходила – погода, говоришь, носа не высунешь?

– Образно говоря, об-раз-но!

– Ах, образно…

Света, тюкая одной рукой по клавиатуре, из вежливости переключает внимание:

– Как ты?

– Я? Я ужасно, хуже не бывает. Что тут творилось, меня швыряли как футбольный мяч по всей спальне. Набирала братца – реакции ноль. Звонила подруге в Лебедянь, ещё одной в Сургут – не отвечают.