О последнем вскоре после его смерти с нескрываемым удивлением писал Корф:
В Крылове никто не думал о том, да едва ли многим было известно, что он действительный статский советник, со вторым «Станиславом» (по-тогдашнему со звездою), что он числится где-то в службе, что он некогда был столоначальником в Казенной палате, а потом библиотекарем в Публичной библиотеке. Все видели и знали в нем только литератора, но этого только литератора уважали и чтили не менее знатного вельможи. Крылов был принят и взыскан в самом высшем обществе, и все сановники протягивали ему руку не с видом уничижительного снисхождения, а как бы люди, чего-нибудь в нем искавшие, хоть бы маленького отблеска его славы378.
Рисуя Крылова как нечто невиданное – государственного человека от литературы, – Корф интуитивно приходит к огосударствлению как основанию того исключительного социокультурного статуса, которого баснописец достиг в последнее десятилетие своей жизни. Этот процесс обернулся для своего невольного бенефициара ощутимыми материальными выгодами, нелишними на старости его лет. И он же радикально и беспощадно исказил представления о Крылове как современников, еще при его жизни, так и потомков. В декорациях официозного культа великий поэт с неизбежностью превращается в героя русского консерватизма – дедушку Крылова.
Глава 2
Grossvater. Крыловский юбилей и его контексты
…мы устроим для вас свой особенный праздник, без кровопролития и, следственно, без обеда; но на сем празднике избранные умнейшие звери будут говорить с вами и между собою если не такими стихами, как ваши, то по крайней мере хорошими <…> между тем на хорах из ветвей соловьи, в свою очередь, будут воспевать своего любимого певца, а ослов (и это всего труднее) мы заставим молчать.
Шуточный поздравительный адрес Крылову от зверей и птиц
Пятидесятилетие литературной деятельности Крылова, торжественно отпразднованное в Петербурге 2 февраля 1838 года, – один из самых ярких эпизодов биографии поэта.
Для современников крыловский юбилей стал сенсацией. Благодаря этому он хорошо обеспечен источниками: мы располагаем рядом его описаний, мемуарных свидетельств и иных откликов, а также немалым объемом официальной переписки. Без упоминания этого торжества не обходится ни одна биография баснописца, однако в качестве научной проблемы оно интереса не вызывало – за единственным, до недавнего времени, исключением. Во вступительной статье к двухтомнику Крылова в «Библиотеке поэта», вышедшему в 1935 году, Г. А. Гуковский безошибочно охарактеризовал идеологическую природу этого действа и указал на точки внутреннего напряжения. В его анализе не было и тени традиционного умиления. «Юбилей окончательно превратил Крылова в живую царскую регалию», – жестко резюмировал он. Заметим, что размашистость и газетное ерничество стиля этой статьи оставляют ощущение некоторой нарочитости, а картина чествования «официализированного» Крылова, в котором «писатели обязаны были восторженно участвовать», неявка на которое «расценивалось как стачка и бунт» и вокруг которого «поднялись интриги, пакости, чуть не доносы», не могла не вызывать у внимательного читателя ассоциаций с реалиями 1930‑х годов379.
Работа Гуковского осталась, в общем, не оцененной по достоинству и после выхода в свет не переиздавалась. Отзвуки ее (но без ссылки) можно заметить лишь во вступительной статье А. М. и М. А. Гординых к сборнику «И. А. Крылов в воспоминаниях современников» (1982), однако и там крыловскому юбилею уделено совсем немного места.
В последние десятилетия в рамках изучения исторической памяти выделилась в самостоятельную тему история юбилейной культуры. Впрочем, интерес ученых обращен в основном на государственные и исторические юбилеи