– Утомили вы меня своими нравоучениями! – выкрикнул Иван. – Я знать не знаю, кто вы такой и зачем ко мне прицепились! Без вас проблем хватает. У меня завтра тяжелый день. Вы хоть представляете, сколько мне всего нужно сделать? Что вы мне голову морочите? Я взрослый человек и имею право жить так, как мне хочется! Так, как я умею жить! С какой такой радости я должен выполнять ваши дурацкие приказания, смысл которых мне не понятен? Ах, да! Если я вас ослушаюсь, на меня обрушится кара небесная! Вы меня в порошок сотрете! Вы меня призываете спасти какую-то женщину. Это ведь должен быть добрый поступок? – Петр Вениаминович кивнул. – А разве добрые дела делаются под принуждением? Практически с пистолетом у виска?

– Сынок, ты совершенно прав, – голос Петра Вениаминовича был наполнен неподдельной теплотой и участием. – Невозможно совершать благородные поступки вопреки своему желанию. Это должен быть душевный порыв, веление сердца, так сказать. Иначе ничего не получится. Ты совершенно прав, сынок. Ты не обязан ничего предпринимать. Уж кто-кто, а я-то уважаю свободу выбора. Что ж, ты выбираешь бездействие. Не смею больше вас переубеждать. Вам почти сорок, вы взрослый, самостоятельный человек, к тому же из тех, что сделали себя сами, как говорится, что, безусловно, достойно всяческих похвал. Ну что ж, теперь женщина, которую вы некогда очень любили, и которая сыграла важную роль в вашей жизни, погибнет, а вы, вероятно, даже не узнаете об этом. Таковы будут последствия вашего выбора, но как я уже говорил выше, я готов уважать любое ваше решение. Не смею вас больше отвлекать. Отдохновение после трудов праведных – дело важное, необходимое даже, я бы сказал. Действительно, завтра ведь вас ожидает очередной тур великой игры по зарабатыванию денег. Прощайте! – Петр Вениаминович по своему обыкновению поспешно испарился, оставив последнее слово за собой.

– Черт! Черт! Черт! – кричал Иван и молотил кулаком по деревянной спинке кровати.

Утром он пробудился в дурном расположении духа, усталый, изможденный, с головной болью, будто с похмелья, хотя и выпил накануне всего два бокала красного вина.

– Что с тобой? Вид у тебя какой-то неважный, – спросила жена.

– Ничего! Отстань! – огрызнулся он. Потом взглянул на жену, она вся сжалась и, кажется, готова была разреветься. Иван обнял ее, погладил по голове. – Извини, мне кошмар приснился. Ужасный сон. Извини. – Он опасливо покосился на то место на спинке кровати, куда во сне молотил кулаком. Там появилась небольшая вмятина.

Когда Иван ехал в отремонтированной машине на службу, он смотрел в тонированное окно на дома, улицы, людей, на дождь, который снова поливал город, на лужи на асфальте. Еще несколько дней назад мир был таким простым и понятным. Есть настоящее, прошлое и будущее. Все на своем месте: прошлое – прошло, будущее – еще не наступило, настоящее – вот оно, вершится в это самое мгновение. А сейчас настоящее было зыбким, будущее – туманным, а призраки прошлого готовы были ворваться в доселе спокойную Иванову жизнь. Раньше был сон, была явь, и эти явления никак не пересекались. Для каждой ипостаси бытия – свое время. Все четко. А сейчас что? Неряшливый философ-психопат Петр Вениаминович из сновидений более реален, чем водитель, который везет сейчас Ивана на работу, чем это кожаное сиденье, на котором Иван сидит. Чертовщина какая-то. И выбор, который был предложен Ивану во сне, почему-то казался более реальным и осязаемым, чем совещание, которое ему предстояло провести через несколько минут. И эта вмятина… как из сна она переместилась в явь? Чертовщина!