Я снял маску и прислушался, не переставая удивляться такой странной тишине. Вдруг боковым зрением заметил какое-то темное пятно на дороге. Я уставился в снежную стену и увидел медленно идущую сквозь нее тонкую фигуру с большой птичьей головой. На секунду задержав дыхание и не отрывая глаз от дороги, я ощупал карманы и на выдохе швырнул подаренный прокурором апельсин в снежную мглу. Послышался глухой удар и громкий возглас:

– Ваня, ты что?!

      Я зажмурил глаза, тряхнул головой, вновь уставился на дорогу и выдохнул:

– Тьфу ты, черт!

      Теперь образ странного существа превратился в фигуру отца, а птичья голова в его шапку ушанку. Отец зашел в калитку и, глядя вперед, отряхнул плечо, всмотрелся в мои ошалелые глаза и спросил:

– Ваня, ты чего кидаешься… выпил? И кстати, чем?

– Ничего я не пил – просто показалось.

– Что бросал? – с намеком на улыбку сказал он, не отрывая глаз от моего лица.

– Прокурорский апельсин, – задумчиво ответил я.

– Точно не пил?

– Точно, точно! А ты сам чего по ночам бродишь?

– У меня сегодня смена, а в военкомате с отоплением беда. Не знаю, то ли уголь им плохой привезли, то ли в системе засорилось что-то? Дело естественное – кто ж знал, что у нас зима бывает! В общем. я не готов ночевать в помещении с температурой воздуха плюс пять, вот и бегаю несколько раз за ночь, проверяю все ли в порядке… На днях обещали исправить. Ладно, это все так – привычные неприятности… пойдем лучше чай пить! Не знаю, что тебе там показалось, но один только прокурорский апельсин, если это не метафора, уже требует застольной беседы, – разглядывая маску в моей руке, по обыкновению деликатно заметил отец.

      За чаем просидели допоздна. Отец рассказывал какие-то байки из собственной молодости, как полагается – привирая, а я все думал о Наде. Ее дебют в качестве ряженой можно было считать состоявшимся. Хотя если вдруг она изменит свое мнение обо мне как инициаторе досуга, то в общем-то будет иметь на это свое право. А впрочем, может быть, она и примет то, где временная потеря такой основы как здравый смысл вполне может быть оправдана требованиями традиций. Ведь есть же место в русском фольклоре и языке такому празднику как старый Новый год и ничего. Никаких увечий на теле лингвистики и культуры в целом никто по этому поводу не отмечает – просто традиция, подкрепленная историческим фактом и не более того.

Глава 6

      Нет, не знаю, после того ли праздничного забега в масках или позже, но общение с Надей пошло на спад. Остаток зимы и весна растянулись в странный марафон с ускорением, где расстояние между нами росло в пропорции к количеству пустых претензий. И в мае, еще раз обменявшись набором неуместно-резких упреков, мы прекратили встречаться. А дальше небо потемнело, на лицо наползло сиротское выражение, и к горлу подкатил комок… шучу – вообще ничего! Ни малейшего намека на сожаление. Я тогда даже подозревал некую эмоциональную атрофию, потому как примеры окружающих показывали, что расставаться порой действительно сложно. И тем сложнее, чем дольше были вместе. И это примеры уже взрослых, казалось бы, устойчивых к потерям людей. А уж если брать мой возраст, то слезы в три ручья, трясущиеся конечности и общий подавленный вид при таких делах оценивались как норма.

      На первых порах прекращения встреч с Надей, мне сложно было понять, почему некоторые знакомые смотрят на меня с такой горестью. И только какое-то время спустя вспомнил об общепринятой реакции на чужое расставание. Я все думал, какого черта им надо? Есть ведь своя жизнь – живите ее! И что мне делать с вашими трагическими взглядами? Не ровен час, и соболезнования высказывать начнут! Такое ощущение, что это обществу нужно дать время для того, чтобы прийти в себя, а не мне с Надей. Хотя мы как раз в нем и не нуждались.