– Не жалею, не зову, не плачу, все пройдет как с белых яблонь дым. Увяданья золотом охваченный я не буду больше молодым…
– Бошка то черная! Какое тут увядание золота? – вклинился Тарас, и на это его замечание рассмеялась только старушка в белом платке. – А ты братец в кого ряжен?! – бойко спросил он и, не дожидаясь ответа, растолковал сам, – на сторожа с автобазы похож – тоже черный как сажа! – тут уж расхохотались все.
Мне вручили пригоршню шоколадных конфет и батончик и на мое место встал «ворон», тут же взявшийся ловко и бойко отплясывать вприсядку. Вообще все это действо, стоило ему набрать обороты, закружилось очень живой силой. Притягивало и играло, моментально сглаживая и смешивая любое слово и эмоцию в единую круговерть. Сквозь дыры маски, теперь вся эта пляска виделась мне абсолютно сказочной, ненастоящей, иллюзорной. Казалось, что вот-вот, и вслед за очередным танцором или частушечником и пламя костра выскочит из костровища и тоже исполнит что-нибудь на свой лад. И ряженые, сняв маски, окажутся именно теми, кого они теперь изображают.
Я отступил в сторону и, рассовав конфеты по карманам, вышел за ворота. Задрал маску и закурил. Странное чувство наполняло меня: не усталость и не похмелье, скорее нечто вроде опустошенности. Вдруг стало зябко и как-то непривычно трезво – ушел кураж.
Дождавшись, когда Колунов раздал остатки угощения, и толпа вышла из ворот, я еще раз покурил со всеми вместе. Уже было собрался уходить, как с Надей что-то, случилось. Она ни с того ни с сего взялась бегать по кругу и с каким-то нервным хохотом стаскивать маски с лиц. Хотя тут беспокоился только я, а остальные, довольные пляской и подарками, только отмахивались и смеялись, и скоро совсем разошлись.
Я уже объяснил себе ее нервный выпад распаленным, но не израсходованным во время песен и танцев баловством и только хотел подумать, что теперь-то оно наконец иссякло, но… Уже по дороге домой Надя несколько раз рвалась сдирать маски с первых встреченных ряженых, и каждый раз приходилось ее от них оттаскивать. А в попытке поговорить с ней на эту тему, она кричала одно и то же: «У него не было маски! У него не было маски!»
В конце концов, уже у самого дома, она пришла в себя и стала рассказывать, что в толпе пляшущих, кроме людей в масках, был еще кто-то. Он не выходил петь и только толкался в кругу у костра. На мой вопрос, как он выглядел, Надя ответила: «Высокий, узкоплечий, в черном плаще конусом и с головой птицы… и это была не маска…»
Я со свой стороны предлагал такой вариант развития событий, в котором ее фантазия и праздничная эйфория сложили вместе плащ «смерти», с маской вороны – вот и померещилось. Надя, кажется, версию приняла, слегка успокоилась, на том и простились.
К этому времени пошел снег крупными густыми хлопьями. Я озяб и вывернул тулуп меховой стороной внутрь и даже не знаю почему, но опять нацепил свою гориллью маску.
Я плелся домой, а в голове мысли скручивались в хаотичный комок: «Надя? …я, похоже, ее совсем не знаю? Где она, та, и кто эта? Птичья голова! – выдумала тоже! И эти молодцы – кто такой толпой на этот праздник ходит? Хотя… ничего не боятся! А Колунов?! Это же бред какой-то старорусский! Ну кто его такого всерьез воспринимать станет? Хотя воспринимают же! А как семейство его это терпит!? Дети ладно… но жена? Или такая же? …хотя что там – дети есть, дом, деньги, что еще?! Любит наверно? А прокурор, видно этого из районо не долюбливает?» Я нащупал в кармане апельсин и улыбнулся.
Когда шел по своей улице, рассматривая заборы со снятыми калитками на некоторых, то улыбался еще больше. Представлял, как шкодливые мелкие шуликане не получив конфет от хозяина дома, судорожно оглядываясь снимают с петель калитку и бегут с ней подальше, чтобы зарыть в какой-нибудь сугроб. Мы и сами так делали в раннем детстве. Я уже зашел в свой двор, когда заметил, как тихо теперь вокруг. Слышно малейший шорох, и то, как ссыпается снег с перегруженных веток яблони. Нет ни скрипа дверных петель. Ни собачьего лая. Ни машин на улице. Только плавная густая стена снега в своем равномерном безветрии ползет вниз.