– Ты мой слон изначальной грусти.

Покидая его, иногда она рыдала, но чаще смеялась чистым, почти блаженным смехом. Ведь впервые за долгие годы, а может, за всю жизнь, ей было куда приходить, и это место не навевало скуку, потому что оно все время менялось – потому что Круглый слоник все время перемещался, этого самого места себе как раз не находя.

Зато они с Кристиной находили друг друга.

Находили друг друга, как выяснилось, еще вот почему.

– Я же тоже слон. Какая разница, в каком обличье, – сказала она однажды.

Кристина попросила слоника чуть-чуть склониться, приблизила руками к себе его хобот и аккуратно поцеловала.

– Когда слон целует слона, в небе не гаснет луна, – мечтательно произнесла Кристина.

Она свернулась вокруг шершавой ноги Круглого грустного слоника и уснула обычным, тихим сном. Она улыбалась, она улыбнулась, пожалуй, впервые за много лет. И правильно. Ведь с тех пор, как она подружилась с грустным слоником и признала в себе слоновью сущность, она имела моральное право улыбаться при нем только во сне. Чтобы не смущать его грусть, чтобы не дразнить лишний раз красивой улыбкой.

Слоники дружат.

Красивый Полино-слон вторую ноябрьскую неделю хворал. Недостаток дневного света и простуда переполняли его понуростью, тревожностью, ему хотелось исчезнуть в полуголом парке, но листьев уже не было, одни смертные сучья торчали клыками и пиками в разные стороны, парк не прячет, а без должного уровня театрализации зачем же пропадать?.. Сутуло и расстроенно он бродил по проспекту Ветеранов с абсолютным равнодушием к тому, улицу Солдата Корзуна он сейчас пересекает или улицу Партизана Германа. «Я так безнадежен, что это еще цветочки. А закончится всё наверняка проспектом Народного Ополчения, ягодками, блин», – бормотал красивый Полино-слон, не пуская собственные звуки вперед холодного хобота, не позволяя своим словам стать публичными. Платок, небрежно покрывавший его голову, едва заметно подпрыгивал при ходьбе, но был верен, никуда не съезжал.

Его грели и утешали окрестные слоники, Полино-слон был признателен, но недоумевал: где же ваше сочувствие было тогда, когда мне было хорошо? А сейчас-то чего, погрустить я и один могу… Не буду же я насаживаться на ваши умы, не имею такой наглости.

Получившие упрек слоны после этих тезисов хмуро удалились, остались только те, кто не был в состоянии ни на чем сосредоточиться, кроме самочувствия Полино-слона. Среди них был замечен скромный красноштанный слон Владимир, без конца подносивший яблочки и затаенно глядевший на щечки Полино-слона. Полино-слон обаятельно хрустел, слону Владимиру становилось уютно и родственно, и он бежал еще за яблочками. Именно в эти минуты другие заботившиеся могли спокойно подышать Полино-слону на хобот, чтобы согреть его снаружи, и поменять ему спиртовые ватки внутри, не вызывая ничьих приступов ревности. В такие минуты Полино-слон думал о чьем-нибудь плече, но только не откровенно-брутальном, а о вымышленном, что ли, мнимом… Гуттаперчевом? О героической слабости, всегда проигрывающей, безупречной, музыкальной.

А что было дальше, вам никто не расскажет, потому что все слоны вынужденно разошлись. Закутавшийся Полино-слон вскоре вспоминал смешные ботиночки слона Владимира и параллельно хрумкал найденными на ощупь яблочками. Наверное, оставленными украдкой про запас.