«По горлу метили», – мелькнула мысль. Дальше я уже ничего не видел – на меня навалилось чье-то безвольное тело, – но зато все слышал. Часто хлопали пистолеты, один раз протрещал автомат, где-то вдали несколько раз хлестко ударила винтовка. И множество криков, в основном мат.

Скинув с себя тело бойца из БАО, я, доставая маузер, принялся одновременно осматриваться. Моей помощи уже не требовалось – пока барахтался, все закончилось. Из «эмки» свешивалось тело красноармейца, рядом на земле валялся ППД, который на моих глазах подхватил кто-то из аэродромной обслуги. Капитан с развороченной грудью лежал в двух метрах от меня, глядя мертвыми глазами в небо. Старший лейтенант – у заднего колеса полуторки, в его руках были зажаты два ТТ со сдвинутыми назад затворами. Отстреливался до последнего. Вокруг суетились бойцы и командиры, проверяя, кто жив, а кто нет. За полуторкой были слышны крики, там явно кого-то допрашивали. Встав с помощью подскочившего бойца на ноги, я, держа в руке маузер, пошел посмотреть, что происходит за машиной. Там оба особиста допрашивали лейтенанта, тыкая ему в рану на ноге стволом пистолета. Вернее, это Кириллов тыкал, Никифоров просто орал, прижимая окровавленную тряпочку к боку. «Лейтенант» же что-то полуобморочно бормотал в ответ.

«Допрос в боевых условиях!» – отстраненно подумал я.

Обернувшись, посмотрел на тела десятка людей, без движения лежавшие на сухой, пыльной земле. Мое внимание привлекла плотная фигура в командирском френче. Как раз один из бойцов, что осматривали и уносили куда-то мертвых, перевернул его, и я увидел остановившийся взгляд капитана Борюсика.

На подножке полуторки со стороны водителя сидел майор Никитин, которому капитан Смолин делал перевязку руки. Лютикова суетилась у тяжелых.

«Что я натворил?!» – Эта мысль крутилась у меня в голове раз за разом, как будто испорченная пластинка. Если бы не я, то парни были бы живы. Заметив, что продолжаю держать пистолет, дрожавшими руками спрятал его в кобуру. И глубоко вздохнул.

– Одиннадцать убитых! Восемнадцать раненых! Это что такое?! – орал комдив, довольно шустро прилетевший в наш полк на У-2.

– У них было подстраховка, и она вступила в дело, когда с поля донеслись выстрелы, товарищ полковник, – морщась от беспокоившей его раны, отвечал Никитин.

Это действительно было так. Группа немецких диверсантов имела приказ на мой захват. Причем пленный рассказал, что велели доставить только живым, а в случае невозможности – уничтожить. Работали не в первый раз, свое дело знали, а тут из-за меня осечка. Группа подстраховки из восьми человек была на полуторке, вот они-то и вступили в бой, чтобы дать уйти группе захвата. Когда поняли, что уже поздно, просто ушли, бросив одного своего и девятерых наших. В результате у нас четыре трупа, один пленный и две машины. Свою полуторку диверсанты почему-то не забрали, оставили недалеко в лесу и ушли пехом. А наткнулись на нее наши только через полчаса.

Именно это и докладывал Никитин полковнику.

– А вы чего молчите? Стыдно? – грохнув кулаком по столу, спросил комдив у обоих полковых особистов, которые тоже присутствовали при разносе.

Я сидел позади всех в землянке и с интересом слушал, до сих пор не понимая, зачем здесь нужен. Кроме командования обоих полков больше никого не было.

– Документы у диверсантов были изготовлены очень высокого качества, просто отличные. Для проверки было слишком мало времени, проводная связь была перерезана до их приезда. Скорее всего, ими же. Так что установить принадлежность к немецким подразделениям было довольно тяжело, – спокойно ответил Никифоров.