М. М. снова появилась в новом убранстве. Она была в домашнем платье из индийского муслина, затканного цветами из золотых нитей, и ее ночная прическа была достойна королевы. Я бросился к ее ногам, чтобы просить ответить сразу же моим желаниям, но она сказала поберечь свой огонь до того момента, когда мы окажемся в постели.

– Я не хочу, – сказала она мне со смеющимся видом, – чтобы твоя квинтэссенция упала на ковер. Сейчас увидишь.

Она направилась к секретеру и на месте своих рубашек увидела мои шесть стихов. Прочитав их и перечтя затем более внимательно, она назвала меня вором, и, осыпав поцелуями, попыталась уговорить вернуть украденное. Затем, перечтя медленно вслух мои стихи и подумав, она вышла, под предлогом поисков пера получше, затем вернулась и написала следующий ответ:

Я вернул их ей, изобразив очень натурально удивление, потому что, действительно, это было слишком умно.

Прозвонило полночь, и я показал ей своего маленького Габриеля, который томился по ней; она расправила софу и сказала, что в алькове слишком холодно, и мы ляжем здесь. В действительности причина была та, что в алькове друг не смог бы нас видеть.

В ожидании я закутал свои волосы в платок из Мазюлипатана[15], который, будучи обернут четыре раза вокруг головы, придавал мне грозный вид азиатского деспота в своем серале. Приведя решительно мою султаншу в природное состояние и притянув ее к себе, я уложил ее и подчинил самым строгим правилам, наслаждаясь ее обмираниями. Подушка, которую я приспособил ей под зад, и согнутое колено, поставленное напротив спинки софы, должны были предоставить спрятанному другу самые соблазнительные виды. После любовной схватки, которая длилась час, она убрала рубашку, видя на которой следы квинтэссенции, развеселилась, но, почувствовав, что та увлажнена ее собственными выделениями, мы решили, что короткое омовение вернет нас in statu quo[16]. После этого мы изобразили античную пару перед большим прямым зеркалом, закинув руки друг другу за спину. Любуясь красотой наших отражений и желая повеселиться, мы стали бороться, во всех смыслах, стоя перед ним. После последней схватки она упала на персидский ковер, покрывающий паркет. С закрытыми глазами, откинутой головой, раскинутыми руками и ногами, как если бы она была снята в этот момент с креста Св. Андрея, она казалась бы мертвой, если бы не видимое биение ее сердца. Последняя схватка исчерпала ее силы. Я заставил ее принять позу «прямого дерева»[17], и в этой позиции я ее приподнял, чтобы скормить ей гнездилище Амура, чего не мог достигнуть другим образом, желая сделать для нее доступным и скормить ей орудие, которое ранило ее до смерти, не лишая при этом жизни.

Вынужденный после этого подвига попросить у нее перемирия, я снова поставил ее на ноги, но мгновение спустя она бросила мне вызов, стремясь взять реванш. Это мне пришлось изобразить «прямое дерево» и ощутить ее на своих бедрах, чтобы приподниматься. В этой позиции, опираясь на свои раздвинутые колонны, она ощутила ужас, увидев свои груди, забрызганные каплями крови.

– Что я вижу? – вскричала она, отпуская меня и сама падая навзничь вместе со мной. В это время раздался перезвон колоколов.

Я вернул ее к жизни, засмеявшись.

Не бойся, мой ангел, – сказал я, – это желток последнего яйца, который часто бывает красный.